Элли Маккей - Горец в её постели
– Понимаешь, боль от моих шрамов не та причина, по которой я не могу заниматься с тобой любовью так, как хотел бы, – произнес он, пробегая руками вниз и вверх по ее спине. – Я вынес бы любую боль под небесами, чтобы слиться с тобой полностью. Снова и снова, до тех пор, пока не померкнет свет, или мы оба будем слишком истощены, чтобы двигаться. Одно из двух, что случится первым.
– Но? – ее начало трясти. По одному взгляду на него она поняла: чтобы он ни сказал, ее мир покачнется.
И не в хорошем смысле.
– Что это? – Она должна знать. – Что есть еще такого, что может разделить нас?
– Ох, милая, это только второстепенное осложнение. Когда я взял твое лицо, чтобы вернуть поцелуй там, на поле, то увидел твою кожу прямо сквозь мои пальцы. Я…
– Ты что?
Он сжал вокруг нее руки и поцеловал в лоб.
– Могло показаться, что я исчезаю, – произнес он со спокойствием, поразившим ее. – Я становлюсь слабым в определенные моменты. Такие, когда мы наиболее близки.
Мара в изумлении уставилась на него.
– Но сейчас ты здесь. – Она затрясла головой, прикладывая усилия, чтобы дышать. – Ты не исчез, и мы были невероятно близки.
– Точно, – согласился он, наклонился и ртом прижался к ее губам в триумфальном поцелуе. – Я чувствовал, как к нам приближалась тьма. Но я вцепился в тебя, отказываясь уступить ее требованию.
Она обвила руками его шею, в порыве прижавшись к нему.
– Ты думаешь, мы можем отразить эту тьму, этот риск твоего исчезновения?
– Я не знаю, – сказал он, и от его ответа ее сердце упало. – Но пока есть мы, я отказываюсь терять надежду.
И она тоже.
Неважно, что он уже жутко напугал ее, она пришла в ужас от того, что он может уйти.
– Ты понимаешь, что это означает, что мы должны жить с определенными ограничениями? – Он посмотрел на нее и прочистил горло. – Я не единственный, кто заметил исчезновение. Это видели мои друзья, и не только призрачные.
Мара задохнулась, чувствуя, как округляются ее глаза.
– Правильно, девушка. И я не хочу видеть, что ты или Рэйвенскрэйг превратились в шоу, – сказал он тоном, не терпящим возражений. – Если заметили молодые горцы из плоти и крови, значит, другие смертные заметят тоже.
– Если это произойдет снова. – Она подняла подбородок и сдула с глаз прядь волос. – Может быть, этого не случится.
К ее удивлению, он захохотал.
– Ты – смелая девчонка, – объявил он, вскочил на ноги и потянул ее за собой. – Если у тебя достаточно храброе сердце, мы сможем разделить те маленькие радости, которые судьба позволит нам.
Мара выдавила улыбку, самую лучшую и яркую, на какую оказалась способна.
– У меня достаточно храброе сердце, чтобы смело смотреть в лицо чему угодно – пока ты рядом со мной, – ответила она, расправляя плечи. – И я сказала бы, что радости, которые мы разделяем, какие угодно, но не маленькие.
– Ох, любимая, – просиял он, прижимая ее к себе для еще одного поцелуя. – Ты хотя бы представляешь, как сильно я люблю тебя?
– Да, представляю, – ответила она. Его благородная душа и прелесть этого дня сделали ее бесстыдной. – Но я внимательно слушаю, если ты желаешь рассказать мне.
Он одарил ее такой же бесстыдной усмешкой и пощекотал ее под подбородком.
– Тогда предупреждаю, что я настолько потерял голову от любви к тебе, что опустился бы на колено перед твоим па и просил у него твоей руки. Даже если этот человек – Макдугалл.
– Он – М’кдугалл,[41] – уточнила Мара, зная, что он не услышит различий. – И он…
Покраснев, она замолчала.
Она совершенно не представляла, как рассказать ему о неотвратимом прибытии ее отца.
Ее отца и его второй жены – ведьмы с Керн Авеню.
Она не была уверена, что Шотландия готова к подобной комбинации.
Особенно, с заносчивостью и чудаковатостью Хью Макдугалла.
– Что? – он опустил руки ей на плечи, на его красивое лицо легла тень. – Ты прежде никогда не упоминала своего отца. Он… если он умер, умоляю, прости меня, милая. Я не хотел огорчать тебя.
Мара жевала губу в поисках нужных слов.
– Он не умер, – наконец выпалила она. – Он очень даже жив и чувствует себя хорошо, как никогда. Так хорошо, что приезжает на следующей неделе на церемонию открытия памятного мемориала.
– Но это причина для радости, – озадаченно сказал он.
Мара сглотнула, все еще не веря тому, что собиралась сказать.
– Это путешествие будет также его медовым месяцем. Он недавно женился.
– Тем больше причин для праздника, – усмехнулся Горячий Шотландец. – Или есть что-то еще, о чем ты мне не говоришь? Боишься, что я ему не понравлюсь?
Она едва не задохнулась.
– Господи, нет. Он будет поклоняться земле, по которой ты ходишь.
– Тогда в чем проблема?
– Я не выношу его жену, – призналась Мара, глядя в сторону. – Она злобная старая карга. Из того племени женщин, которых ты, возможно, называешь длинноносыми сплетницами.
Она снова посмотрела на него.
– Может, даже хуже.
Он опять расхохотался.
– Тогда мы просто подготовим такой прием, который умаслит ее, – объявил он, подхватил Мару, отрывая от земли, и сжал в сокрушительных объятиях. – Я слишком много столетий ждал этого счастья, чтобы позволить испортить его одной сварливой женщине.
И Мара должна была согласиться.
Даже если она и не ждала настолько долго.
Однако чтобы найти свою настоящую любовь, у нее могла уйти целая жизнь. И глядя теперь на него, чувствуя его руки, с силой обнимавшие ее, окруженная теплом его любимого тела, она знала, что, без сомнения, она была благословенной.
Жизнь едва ли могла быть еще лучше.
Глава 14
Могла ли жизнь стать еще хуже?
Несомненно, трехчасовая задержка прибытия трансатлантического рейса была квалифицирована как категория «Самые худшие вещи, которые могли случиться». Отсрочка заокеанского рейса с Юфимией Росс на борту – верный путь к несчастью.
То, что ее отец выбрал самый загруженный день в году, чтобы приземлиться в международном аэропорту Глазго, делу не помогало.
Его прибытие, безусловно, может наделать много шуму, неважно, сколько человек, десять или несколько сотен, слонялись в небольшой зоне прилета маленького аэропорта.
Хью Макдугалл с Уан Керн Авеню не просто первый раз прилетал в Шотландию.
Он ехал домой.
В альма-матер.
Как он неоднократно подчеркивал это по телефону каждый день прошедшей недели.
Мара бросила взгляд на Малколма Красноголового, чувствуя болезненный приступ дежа-вю.
