А печаль холод греет - Дайана Рофф
Та скрестила руки на груди.
– Мне нравятся мужественные люди, такие как ты, но таких мало в наше время, поэтому мне трудно найти кого-либо подходящего, особенно кто смог бы выносить мой взрывной характер. А Ченс для меня просто самый близкий друг, да и вообще он единственный из моих настоящих друзей. Иногда я даже замечала за собой некую сестринскую заботу о нём. Вот, к примеру, как сегодня: я запретила ему ехать с нами, чтобы он по глупости или по случайности не погиб, потому что будет и вправду опасно.
– Значит, Ченс для тебя в какой-то степени как младший брат? – я всегда подозревала такой тип их взаимоотношений, но хотелось в этом утвердиться.
– Как видишь, – Ричелл делала полукруги на снегу своим порванным кроссовком и задумчиво накручивала локон коротких белых волос. – Да и плевать, одной тоже хорошо, и речь даже не о любви. Я не чувствую себя одиноко, не потому, что мне есть с кем общаться, потому что людей, с которыми я общаюсь, крайне мало, но я не чувствую одиночество просто потому, что не думаю об этом. Каждый человек может сам себе поставить диагноз по жизни, и сказать кем и чем он болен: кто-то одиночеством, кто-то человеком. А я не придумываю себе какой-либо статус, поэтому в ситуации, где рядом со мной нет людей, я чувствую себя так же, словно я в кругу друзей или незнакомых людей. Мне всего хватает, и, думаю, это хорошо, – она бросила на меня короткий взгляд. – Знаешь, даже хочу сказать, что каждый человек не одинок. Он на планете Земля, и если он ни с кем не общается, это не значит что он один. Когда он куда-то идёт, он же видит людей, переходящих пешеходный переход, людей ездящих на машине, на такси, на автобусе, людей в метро? Видит, если он не слепой. Почему он тогда считает, что он одинок? Отсутствие друзей, семьи, любимой половинки не делает человека одиноким. Его делают одиноким лишь его мысли.
Сквозь удивление об её внезапной открытости и даже частности я почувствовала, что мы вышли с Ричелл на новый уровень – тропа дружбы. Как и когда-то с Филис, я медленно морально приближалась к человеку, чтобы начать более близкие взаимоотношения – я и не знала, что умела такое. Но Ричи была права насчёт того, что одиноким делали человека лишь его мысли – и в этом она попала прямо в цель. Я не раз ловила себя на том, что мне было как-то одиноко, несмотря на наличие второй половинки и нескольких хороших товарищей. Но друзей не было – и это наделяло меня чувством одиночества. И, пожалуй, только это побудило меня для самой себя незаметно подстраиваться к другим людям, бессознательно искать в них тех, с кем я могла бы подружиться: так случилось с Филис, затем – с Ченсом, а теперь и с Ричелл. И это были те люди, которые всегда были рядом со мной и которые наконец-то стали близки моему чёрствому сердцу.
Но долго ли этому оставалось радоваться, если всем нам грозила верная смерть?
– Я решила: я тоже буду твоим телохранителем.
Как бы Элрой ни пытался всегда держать свои эмоции под контролем, я всё же заметила его секундную растерянность, когда с таким заявлением подошла к нему, как только он вышел из полицейского участка.
– «Будь собой. Прочие роли уже заняты»9.
И прошёл мимо меня к машине, словно я для него теперь пустое место. Удивление смешалось со злостью и обидой – всего поровну, но ярость в один момент ощущалась сильнее, а в другой момент – боль. Может, я вовсе не нравилась Элрою, как предположила Ричелл и как я сама в это отчаянно хотела верить? Может, проявление интереса ко мне и капля заботы не что иное, как простое изучение меня, точно я самая выдающаяся лабораторная белая мышь, секундная ласка для которой ничем не помешает? Меня не покидало ощущение, что Элрой играл со мной в свою игру, в шахматы с неправильными правилами, где я неумолимо проигрывала. А хотела ли выиграть? Могла ли? Или я – лишь пешка, так и не дошедшая до края доски, чтобы стать королевой?
И стану ли ей когда-либо?..
– Какова твоя цель?
Ричелл задала этот вопрос, когда мы вышли из машины где-то недалеко за городом, в глухом, грязном и совершенно безлюдном районе: заброшенного вида маленькие дома, разбитые окна, пустые бутылки в мокрых углах, летающий из-за сильного ветра мусор надо льдом, покрывшим поверхность асфальтовой земли, загрязнённой многочисленными окурками, плевками и каплями крови. Смерть, мучения и боль чувствовались в колючем воздухе так чётко, что я ёжилась не только от дикого мороза, но и от этого ощущения: стало жутко, холодно и даже страшно. Но я быстро справилась с этими неприятными эмоциями, ведь мне сегодня предстояло защитить Элроя от банды, к которой мы приехали, чтобы договориться – нужно было, чтобы они присоединились к «армии».
Возможно, сегодня мне вновь придётся кого-то убить. И я этого совершенно не боялась.
Закурив, Элрой накинул на голову меховой капюшон чёрной толстой куртки, как у лыжников, и невесело усмехнулся:
– Я хочу контролировать людей, города, банды, полицию – всех. Чтобы все были в моём подчинении и выполняли любой мой приказ. Абсолютная власть, основанная на вымирании человечества. Полиция ведь многих сейчас стала убивать просто за то, что те оказались заражены. «Пламенные» стали опасны, и эта опасность возрастает с каждым днём всё больше и больше после каждого убийства заражённого. Какой тут контроль эмоций и тихое сиденье дома, если твоих близких и друзей убивали и не давали провести последние дни вместе или хотя бы в маленьком счастье? Или не убивали, а забирали на эксперименты, ведь многие учёные сейчас пытаются найти способ вылечить заражённых. Кстати, – тут он наконец посмотрел на меня сквозь сигаретный дым и слабо улыбнулся, – те люди, что на тебя напали, хотели забрать тебя в свою лабораторию для экспериментов, но, как видишь, я не дал им этого сделать.
– А кто именно были эти люди? Кому они принадлежали?
Я невольно дрогнула – таким сиплым оказался мой голос, будто он заранее предчувствовал нечто плохое.
И это оказалось так.
– Люди твоего отца, Делора.
XXI: А тяга к прошлому мешает празднику
Я скучаю. Это единственное объяснение моей тяги к прошлому. Не помогают никакие советы и психотехники. Можно только смириться, стараться скучать все тише и
