Карен Монинг - В огненном плену

«Огонь очищает и дистиллирует, — говорит он мне. — Огонь перевоплощает. Ты должен помнить об этом, когда тебе будет казаться, что пламя лишь буйствует и уничтожает».

Как и боль.

«Однажды ты пройдешь сквозь пламя, парень».

«Между костров Бельтайна?» — с любопытством спрашиваю я. Подобной традиции я не знал, но до определенного возраста многие более сложные друидские ритуалы хранились в тайне от меня.

«Это будет огонь иного рода. Адский огонь. Ты поверишь, что не сможешь выдержать подобной агонии».

В свои четырнадцать я вздрагиваю, испугавшись печали и горечи в его глазах. Низкий голос дяди Дэйгиса звучит так веско, что мне становится еще больше не по себе: я только что гордился собой и своей смелостью и вдруг ощутил пепельный привкус страха.

«Я не в силах предотвратить это. Камни закрыты для нас. Я избавил бы тебя от этого, если бы мог».

«Ты предсказываешь мне будущее? — осторожно спрашиваю я. И быстро добавляю: — Я потеряю девственность в этом году?» Никого из других своих дядюшек я не спросил бы об этом, но Дэйгис другое дело. Женщины всегда провожают его взглядами. И я хочу однажды стать таким же убойным (но не в смысле «убивающим»!) покорителем женщин, с такой же медленной сексуальной улыбкой, от которой моя (обалденно классная, и она всего на десять лет старше меня!) тетя Хлоя каждый раз тает.

Я готов. И хочу, чтобы это произошло с Тарой. Дядя Дэйгис печально улыбается.

В нашем клане шепчутся, что Дэйгис может заглядывать в грядущее. Что когда он путешествовал сквозь время — до того, как Светлая Королева отняла у нас возможность проходить сквозь века в случае крайней нужды, — он видел часы, даже дни нашей жизни. Дэйгис никогда не говорил на эту тему, но мы все равно об этом подозревали. У него очень развита интуиция, которая уже не раз оказывалась бесценным даром.

«Я не знаю, как и когда это произойдет, а потому не знаю, как это предотвратить, разве что запереть тебя где-нибудь на всю жизнь. Время обманчиво. Оно может наступить, оно может не наступить, но если оно настигнет тебя, испытание будет невероятным. И если наступит такой момент, ты должен держаться за одну-единственную вещь».

Я снова вздрагиваю. «За какую?»

«За любовь. Сломать тебя можно, только если ты не любишь. Пока в тебе жива хоть малая искра любви, чистой, доброй, готовой защитить, в тебе будет жив и Келтар, которым ты рожден. Ты вернешься».

Вернусь.

Я знаю жестокую истину.

Покуда я остаюсь в волшебных горах своего сознания, я никогда не вернусь.

«Ты должен встретиться с огнем лицом к лицу. Не знаю, как долго тебе предстоит это выносить. Ты должен держаться, оставаться в сознании. Должен быть готов к моменту, когда у тебя появится шанс, иначе ты проиграешь. — Дядя Дэйгис тихо смеется. — Рано или поздно каждый встречает свой смертный час. Но это испытание не станет для тебя последним. Если повезет, ты будешь жить вечно».

Я смотрю на него снизу вверх, отказываясь верить, отказываясь признавать, что у него есть хоть капля пророческого дара. Я говорю себе, что никто не живет вечно (я же не знаю, что стану Невидимым Принцем) и что Дэйгис просто бредит, что он, наверное, почти сошел с ума; возможно, в этом повинен постоянный гомон тринадцати мертвых Драгаров внутри него. Я уворачиваюсь из-под руки Дэйгиса, бегу прочь и еще много дней отказываюсь с ним говорить.

Теперь я жалею, что не задал ему вопросов, теперь я хотел бы знать, что он видел и каковы мои шансы, потому что я, черт меня подери, не вижу ни малейшего шанса.

Любовь?

А могу ли я все еще ее чувствовать?

Я ненавидел всех и вся с тех самых пор, как начал изменяться. Я сбежал от тех, кому был небезразличен. Я подозревал, что моя ненависть ускорила перемены, потому что она питалась иными вещами и мне не хватало необходимого. Но любовь? Почувствовать ее здесь и сейчас? Не уверен, что это вообще возможно.

Хотя, конечно, возможно.

Именно это я все время и делал. Как мой отец, как весь наш клан во все времена, я больше всего на свете любил наши горы. Я защищался, не понимая даже, что делаю и зачем. Я не из тех, кто может жениться на женщине, последовать за ней в другую страну и там осесть. Я обвенчан с родной землей, с плотью и кровью моей Шотландии.

Я добавляю к горам и долинам лица тех, кого мне недостает и кого я стремлюсь защитить, я рисую эти лица в мельчайших деталях на тыльной стороне своих век: отца и маму, Колин, Кару и Кори, и Тару, мою милую, драгоценную Тару — третью причину, по которой я так ярко вспоминаю тот вечер. Она лишила меня невинности в ту звездную ночь на мшистой постели у озера, и, проклятье, как я любил ее за это, а любовь ведь не умирает вместе с нашими избранниками, хотя жизнь от этого стала бы бесконечно легче… Я вспоминаю своих друзей, наших крестьян и милую, чудесную, отчаянную, нахальную Даниэллу О’Мелли, которая прячет свое разбитое сердце за мальчишеской усмешкой. Я скатываю эти портреты в единый сияющий шар света и держусь за него.

В последний раз взглянув на свой клан, я вдыхаю запах жареной свинины и картофеля, шепчу прощальные слова моей давно умершей Таре, отталкиваю свое благословенное убежище и заставляю себя встретиться с реальностью.

Я буду готов, когда появится шанс на спасение.

Я открываю глаза и смотрю в отвратительное лицо Алой Карги, которая вспарывает мне живот.

Снова.

Глава 24

У меня маленький нервный срыв — от передозировки разнообразных потрясений, которые нужно осознать. Мой мозг выдергивает из тела батарейки.

Я должна бежать. Должна найти способ заставить свои ноги двигаться. Но в данный момент они не слушаются ни мышц, ни голоса рассудка.

Я переключаю каналы пультом, который заело, но скачу лишь по обрывкам фильмов-катастроф. Я не могу не смотреть: уменябылсекссБэрронсомионотнялуменяпамять / онизнаютчтояСинсарДабх/ДжейдаэтоДэни/ КАКОГОЧЕРТА?

У нас с Бэрронсом был секс в ночь нашей первой встречи. И он похитил у меня это воспоминание, как жалкий воришка, словно имел право так поступить, а ведь у него такого права не было. За несколько месяцев до того, как я оказалась в постели с Бэрронсом (снова!), он расхаживал с графическим и детальным воспоминанием обо всех интимных и развратных вещах, которыми мы в ту ночь занимались — и, Господи, это были невероятно графические, интимные и развратные вещи! — а я ничего не помнила.

Он знал, как выглядит моя задница во всех возможных позициях. Знал, как выглядит мое лицо, когда я нахожусь на вершине блаженства, знал… В ту ночь, раздавленная горем и одиночеством в незнакомом городе, в городе, который был враждебным и злобным с той самой секунды, как я в него шагнула, я стала совершенно дикой, я отбросила все запреты; я занималась сексом как никогда раньше, я пробовала все, что когда-либо хотела попробовать, и делала это с огромным энтузиазмом и совершенно не задумываясь.