Копьё Маары - Евгения Витальевна Кретова
– Каким родом? – не поняла Мара.
Мирослава смотрела строго.
– Моим родом. В ведьме Ирмине тоже течет моя кровь. Закон велит ее забрать, чтобы предать суду. Тебе придется подчиниться, Мара. Я и так иду навстречу тебе и закрываю глаза, что в мире людей ты «забываешь» такие опасные вещицы, как копьё.
У Мары округлились глаза, рот приоткрылся от растерянности и смятения.
– Ты оправдываться меня заставляешь?! Оно потерялось в день Большого перехода…
Она замолчала, не зная, что еще возразить. Макошь кивнула:
– Значит, договорились…
Голос Мирославы вновь стал холодно-металлическим, а пространство тронного зала наполнилось электрическим гулом. Взмахнув руками, она в одно мгновение скрутила длинные лунно-белые щупальца, удерживавшие Ирмину, Могиню, Велимудра и ребят, нити с шумом втянулись внутрь посоха, увлекая за собой всю компанию.
Десять полупрозрачных Теней, могучих и прекрасных, подались вперед, взмахнули руками на прощание. Велимудр до последней секунды не спускал глаз с сыновей.
– Простите, дети мои, что не смог защитить вас! Не уберег, – стонал он.
Тени, подлетев к нему, прошептали:
– Прости, что оставили тебя, отче…
Катя, исчезая из тронной залы, тоже искала глазами Антона – что стало с ним? Догадка… Нет, призрак надежды и невероятная возможность, стечение обстоятельств. Антон был неподвластен Маре и потому пришел на помощь. Он отличался от сыновей Велимудра. Он упоминал, что все еще испытывает боль и не может спуститься в те слои навьего мира, в которых обитают души усопших.
До нее донеся чей-то плач и горестные слова: «Сын неделями дома не появляется, не знаю даже, чем живет. А сейчас и вовсе пропал. Помоги, Милостивая! Упроси Господа вернуть мне сына…»
Мольба, волей случая оказавшаяся в ее, Катиных, руках. Голос блуждал между колонн, словно искал выхода. Катя поняла, что это голос женщины по имени Магда (Антон ей рассказал, что так зовут его маму), представила ее светлые глаза (отчего-то ей казалось, что у нее непременно должны быть именно светлые, чуть удивленные глаза) и большие солнечные часы рядом с ней, доверху наполненные золотым песком.
Она не может возвращать к жизни усопших, но, если Антон все-таки жив, она исполнит мольбу его матери и вернет его. Во имя того, как он сейчас сражался за них.
Золотые лучи, окутавшие Катю, согрели ее, почти забрав чувство обиды и горечь.
А самая младшая из присутствующих, Аякчаана, даже исчезая вслед за Катей, с сожалением смотрела на заветное копьё, лежавшее на белоснежном бархате Мариного платья, с замиранием сердца представляя, что будет, если она навсегда застрянет в этом странном мире. Мире, в котором ей не место.
Золотые лучи, собравшись в упругую спираль, с гулом втянулись внутрь посоха.
В последнем его луче растаяла и сама Мирослава.
– Волхва оставь! – крикнула ей вдогонку Мара, но та ее уже не слышала.
Царица ночи в сердцах порывисто встала и всплеснула руками.
Кинжал, покоившийся на ее коленях, полыхнул ярким, бело-лунным узором, заискрился, ловя каменным лезвием исчезающий свет посоха, соскользнул с колен и, не долетев до пола, растаял в воздухе.
* * *
– Вы умом тронулись? – не унималась царица Макошь.
Солнце яркими лучами освещало просторное помещение, в котором они все вместе оказались по возвращении из тронного зала Мары.
Изумрудно-зеленые ковры со сложным и ярким узором украшали стены и пол. Через огромное круглое окно виднелась утопающая в зелени равнина, а за ней – поблескивающая лазурью река, уносившая свои воды за горизонт. Легкие облака в небе, словно тонкая фата невесты, бросали невесомые тени на долину.
Ребята, Могиня, волхв Велимудр стояли перед ней, виновато опустив глаза и разглядывая диковинный орнамент на круглом шелковом ковре: медленно, повинуясь солнечному свету, лившемуся из окна, на нем расцветал бутон сказочного цветка. Перламутровые лепестки с нежно-персиковыми прожилками, острые «хвостики» на концах. Капли росы в углублениях. Стебель вился по центральной части ковра, укладывался затейливым узором. Ярослава и Катя тайком переглянулись. Ярушка изогнула бровь и указала взглядом на распускающийся у них на глазах бутон.
За их спинами, заложив руки за спину, прохаживался Берендей. Мирослава глянула на него, встала напротив:
– Тебя, кстати, это тоже касается!
Берендей застыл, нарочито обиженно вытаращил глаза:
– Меня? Кто бы вам сказал, где Доля, если б не я?
Мирослава смотрела сердито:
– Ты виноват в первую очередь! – Она выставила вперед указательный палец. – Ты как мог допустить их возвращение к Маре?
Парень нахмурился.
– Как будто я что-то мог сделать? – пробурчал он, встав рядом с Катей.
Та радостно смотрела на маму.
Ей очень шло длинное платье из белоснежной парчи простого прямого кроя. Золотистые волосы были убраны в сложную прическу. В ушах поблескивали крупные жемчужины.
Настоящая царица.
Кажется, все это время Катя не верила, что ее мама на самом деле не обычный человек. Магия и волшба, с которой она сталкивалась последние дни, древние проклятия и артефакты, оживающие ножи и говорящие камни, Сила и новые знания, с нею связанные, казались ей сном, игрой. Реальность происходящего осознавалась только сейчас: когда до матери, облаченной в царское платье, – руку протянуть, когда за окном – невиданный пейзаж, а ковер под ногами расцветает узорами, будто живой.
И вместе с реальностью происходящего неотвратимо наваливалось понимание, что никогда уже не будет тихих вечеров с мамой, ароматного чая на крохотной кухне в Красноярске, болтовни ни о чем. Все, к чему она привыкла, растаяло как мираж. Как предрассветный туман – так, кажется, говорила Могиня. Исчезло в одночасье и не вернется никогда.
Хоть и давно поняла это Катя Мирошкина, но сполна почувствовала это только что. Вот прямо сейчас.
Гнев царей так же опасен, как гнев богов. Тем более когда речь идет об одном и том же лице. Катя втянула шею под пристальным взглядом матери, подавила тяжелый вздох, отвела глаза.
Ярушка, красная от волнения, низко опустила голову и, закусив губу, виновато слушала упреки царицы. Временами она глубоко вздыхала, поглядывая на бабушку.
Могиня согласно кивала. Будто это она их всех ругает, а Мирослава лишь озвучивает ее мысли.
Олеб и Енисея одинаково хмурились, поглядывая то на почтительно замершего Велимудра, то на царицу. Енисея оправила
