Драконова Академия. Книга 4 - Марина Эльденберт
Когда он начал терять надежду? Сезар и сам толком не знал. Каждый день, просыпаясь рядом с ней в поместье — рядом и невыносимо далеко — в соседней спальне, он надеялся, что сегодня что-то изменится. Но ничего не менялось. Подарки она выбрасывала, на свидания не соглашалась. Для всех она была его женой, как и обещала, но стоило им остаться наедине, как все рушилось. Стена между ними вырастала до небес, и преодолеть ее не могла помочь никакая магия. Все его усилия оборачивались прахом. Все их разговоры за столом сводились к обсуждению светских тем: таким в самом деле мог бы быть династический брак. Единственным связующим их звеном оставались эти простенькие цветы, пестроцветы.
Их София никогда не выбрасывала. Каким-то десятым чувством, с помощью какого-то глубинного знания Сезар догадался подарить ей их. И цветы в самом деле остались в ее комнате, а не отправились за окно или куда похуже. Однажды к нему прибежала горничная, которая обнаружила драгоценности в мусорном ведре. Надо было видеть ее глаза.
Впрочем, до слуг и их пересудов Сезару дела не было. А той, до кого ему было дело, не было дела до него.
Он украдкой ловил ее образы: в легком персиковом летнем платье, когда она сама сияла в том поле, как цветок, будто в один миг преобразившись. Увидев ее такой, Сезар на мгновение подумал, что все переменится, но потом София обернулась, заметила его и погасла. Словно это проклятое пустое поле с цветами давало ей силы, а он отнял!
Он хотел подарить ей поездку на Эллейские острова, но и этот подарок оказался отвергнут. София отвергала все, что было связано с ним, любую мелочь. Или любую роскошь. Кроме этих несчастных цветов! Или счастливых цветов. Которые дарили ему надежду, что таяла в его сердце с каждым днем.
Возможно, именно поэтому когда с ним связался Люциан, он уже заранее был на взводе. Стоило злиться на себя, а он злился на него. За то, что может быть с Софией, за то, что она нормально с ним разговаривает, на нее — за то, что окатывает холодом всякий раз, когда он пытается поговорить, на весь мир. Возможно, именно поэтому получив от Люциана запрос, он сухо поинтересовался:
— Что?
Связь по виритте могла быть в виде сообщений, которые запечатлевались в памяти артефакта, а могла быть голосовой в режиме реального времени. Голос передавался на артефакт Люциана, Люциан отвечал, и его ответ приходил к нему. Эту разработку Эвиль Ларо уже не увидела, она только начинала над ней работать, когда их с мужем несправедливо обвинили. Доделывали технологию уже лучшие артефакторы Даррании после ее смерти, они же добавили возможность видеть того, с кем говоришь по схемам матери Ленор.
Сегодня Люциан говорил из какой-то ниши, что на него было вообще не похоже: он никогда ничего не скрывал в принципе. Свои проколы и ошибки его брат называл «выбором тэрн-ара», да и в принципе с самооценкой у него проблем не было.
— Я тоже рад тебя слышать, Сезар.
— Учитывая, что ты вернулся несколько дней назад, а нашел время связаться со мной только сейчас, я делаю вывод, что братские чувства тут ни при чем.
— Ты что, обиделся, что ли?
— Ты скажешь, что тебе от меня надо?
— Не мне, а твоей жене. Твоей жене нужно от тебя внимание, Сезар! Она ходит по краю, а ты этого не замечаешь.
«Почему никто не замечает, никогда не замечал, что по краю хожу я?»
Ярость внутри полыхнула черной, тягучей тьмой, и тут же погасла, приглушенная привычным контролем.
— Тебе не кажется, что это не твое дело? — Уж точно не Люциану его учить, как ему строить отношения с Софией!
— Не кажется. Потому что сегодня твоя жена чуть не плакала в моих объятиях, забив на то, что на нас смотрят все.
Нет. Про контроль говорить было рано. Скручивающаяся в груди узлом тьма снова раскрыла когтистые крылья.
— Она поругалась с лучшей подругой. Ей плохо. Ей настолько плохо, Сезар, что ты даже представить себе не можешь. Какого у вас там вообще происходит?!
— А вот это совершенно точно не твое дело, — почти прорычал он. — Если тебе больше нечего мне сказать, на этом закончим.
Люциан даже ответить не успел, когда он прервал связь. А спустя несколько мгновений уже был в Академии, разыскал Софию. Умом он прекрасно понимал, что между ней и Люцианом ничего нет, нет и быть не может, но разум — это одно, а черная страсть — другое. Теперь он понимал, о чем говорит Валентайн. Понимал и едва сдерживался, помня о том, что произошло, когда он не сдержался.
Наверное, этот момент и стал последней каплей. Тем самым переломным жалящим в самое сердце поражением, когда Сезар решил сдаться. Потому что он смотрел на нее — и сходил с ума. От безумного желания обладать ей, сделать ее своей по-настоящему, а не только велением магического ритуала, от которого толку ноль. Глядя на свою жену, он вдруг в отчаянии понял: сколько бы он ни сдерживался, сколько бы ни душил в себе эти сводящие с ума чувства, рано или поздно он может сорваться снова.
Именно поэтому он принял решение уйти.
Поэтому и потому, что София смотрела на него, как на чудовище — и была права.
Понимая, что он может вообще больше ее не увидеть, что она станет еще гораздо дальше от него, Сезар все-таки шел к двери, чувствуя, что тащит на своих плечах скалы или с десяток раненых драконов. А потом София потеряла сознание. Упала бы, если бы он в один
