Сестры Ингерд - Полина Ром
Сусанна, которая смотрела на мои опыты с некоторым даже подозрением, дала мне хороший совет:
-- Госпожа баронесса, ежли вот эта ваша штука не на много дней, так может быть, котел в мыльне использовать? Помнится, еще в детстве моем остался у матери кусочек льна, голубенького такого. До чего ж цвет красивый был! Только больно лоскут маленький: ни на юбку, ни на рубаху не гожий. Уж сколько тогда матушка возилась с краской и пыталась такого же цвета добиться, ан так у нее и не вышло. А потом осерчала и все в черный покрасила. Это вот ваша штука, – Сусанна покосила на очередную миску с бумажной массой, – она ведь навроде ткани. Чтобы цвет одинаковый был, надобно все сразу в одном месте и красить. Аккурат в котел влезет.
Служанку я поблагодарила, потому как идея и в самом деле была хороша. Доверить делать бумажную массу кому-либо я не могла и наняла себе в городе крепкую помощницу, которая и рвала вместе со мной бумажные листы. Третьей в нашем кружке была Эмма: Сусанна прислала ее на помощь.
Эта работа вызывала у девушки очень сильную неприязнь. Мы жили вместе уже больше месяца, и она всегда казалась мне очень добросовестным работником. Без просьбы и напоминаний всегда бежала на помощь матери, перехватывая у нее работу и давая возможность заняться другим делом или отдохнуть. А тут она, явно сильно раздосадованная, рвала листы чуть ли не со слезами на глазах. Поведение ее было настолько необычно, что я не выдержала и пошла к Сусанне.
Выслушав меня, служанка недовольно поморщилась и отвела взгляд в сторону:
-- Ерунда это все… – небрежно отмахнулась Сусанна, ворчливо поясняя: -- Простите, госпожа баронесса. Малость она у меня балованная. Дома, когда жили, муж покойный всегда бумагу покупал. Очень уж она любила узоры разные выводить. Детишки-то другие с ней не играли: обижали да дразнили. Вот она и приспособилась сама себя занимать. Даже падре Лукас несколько раз бумагу ей дарил, – вздохнула Сусанна. – А теперь откуда у меня деньги на этакое баловство? Так что уж вы, госпожа, не серчайте на нее.
Я вернулась в комнату, где шустро работала руками проворная горожанка и нехотя, как будто делая непосильную работу, рвала бумагу Эмма. Положила девочке руку на плечо, дождалась, когда она посмотрит мне в глаза, и сказала:
-- У меня много бумаги. Очень много. Когда мы с тобой закончим работу, я позволю тебе забрать немного с собой, – я выхватила из лежащей возле ног стопки около двадцати листов и отложила в сторону, показывая девочке, что их мы трогать не будем.
Она смотрела на меня с таким недоверием и непониманием, что подумалось: «Наверное, не поняла, что я сказала». Однако девочка вскочила, схватила отложенные листы и, тыча пальцем себе в грудь, со слезами на глазах пыталась уточнить, правильно ли она поняла.
Я кивнула, погладила ее по плечу, слегка надавливая, чтобы она села. И снова медленно повторила:
-- Когда закончим работу, я подарю это тебе. Их не нужно будет рвать, и ты унесешь их с собой.
Несколько мгновений она смотрела на меня, потом яростно затрясла головой, подтверждая, что она согласна. И дальше рвала бумагу с такой скоростью и на такие мелкие кусочки, что ни я, ни горожанка за ней не успевали.
Немного помучившись сама и поняв, что не справляюсь, вымешивать массу я позвала Густава. Помощь его была неоценима, но он совершенно искренне возмутился, когда я заставила его дочиста отмыть руки. Недовольно фыркал в процессе отмывания, бурчал о бабских придумках, но бумажную массу месил так, как будто был профессиональным тестомесом.
Я добавила в котел необходимое количество клея, влила подготовленные красители и высыпала целую горсть разрезанных на полусантиметровые кусочки тончайших шелковых волокон.
Это был натуральный шелк, который пришлось раскручивать на тонюсенькие нитки и резать вручную. Я помнила, что в состав бумажных обоев входят волокна шелка, и служат они для того, чтобы полотно не трескалось. Последней добавкой стала миска измельчённой в мелкую крошку слюды. Надо сказать, вид у месива в котле был не слишком приятный…
***
Конечно, мне очень хотелось закончить все к приезду мужа, затем взять его за руку и привести в обалденно преобразившуюся комнату. Хотелось удивленного оханья и искреннего восхищения. Но, разумеется, за дни его поездки довести дело до конца было невозможно.
Первый день я провела в комнате рядом с рабочими, без конца задирая голову и контролируя процесс:
-- Тоньше, Джош, еще тоньше! Должен быть совсем тонюсенький слой… и ровный…
К концу дня я честно заработала приступ остеохондроза: у меня болела шея, и я не могла повернуть голову в сторону.
Сусанна, видя, как я со слезами на глазах пытаюсь разминать больное место, неуклюже задирая руки, только вздохнула и на ночь натерла меня какой-то довольно вонючей мазью. На шею и плечи она нацепила мне старый вытертый шерстяной платок, перекрестив его на груди и завязав узлом на спине. Так что спать я могла только на боку. Зато на следующий день я больше не лезла рабочим под руку, а они к вечеру полностью закончили делать потолок.
Рольф вернулся. И хотя я была очень рада видеть мужа, но прекрасно понимала, что скрыть от него следы собственной деятельность не получится. Когда Сусанна оставила нам еду и вышла из кухни, я заговорила первая:
-- Знаешь, я решила не дожидаться, пока ты все наладишь в хозяйстве. В конце концов, Рольф, у меня есть и свои собственные деньги.
Муж, жмурясь от удовольствия, торопливо ел то самое морше – густую похлебку, готовить которую Сусанна была мастер. При моих словах он даже отложил ложку и с любопытством глянул на меня:
-- Олюшка, я счастлив, что это место стало для тебя домом, но… Ты не боишься, что я еще долгое время не смогу тратить деньги на подарки для тебя?
-- Не боюсь. У меня есть одна интересная идея, и я
