Далия Трускиновская - Единственные

Она не жаловалась, но Нюша обо всем догадалась.

– Просто ты, подруга, не любишь его. Когда любишь – от одного взгляда млеешь. У тебя что, ни с кем так не было?

Илона вспомнила Буревого и вздохнула. Следовало бы рассказать Нюше, как млела, как от его прикосновения земля из-под ног улетала, как потом, в постели, было пресловутое «никак», которое она объяснила тем, что попытка – первая. Но Илона постеснялась.

– А раз было – что ж ты с этим своим недомерком?

– Да вот так вышло…

– Уболтал?

– Да…

– Ну и дурочка. Ты себе получше найдешь. Вот Оленька наша – живет с Игорешкой, так она утром прибегает – у нее глаза сияют и рожа довольная! А ты?

Насилу Илона отвязалась от Нюши, предлагавшей ей лучших кавалеров с рынка. Но мысль попробовать с кем-то другим в голове застряла. И даже оправдание сразу нашлось: это не измена мужу, это попытка наладить постельные дела с мужем! Хоть как-то, чтобы это не было совсем уж трудовой повинностью.

Тогда, той ночью, они оказались в постели потому, что ей было плохо, а он хотел как лучше, да и не удержался…

Потом он опять предложил пожениться и сказал, что любит. Илона подумала: а ведь действительно любит, если столько лет добивался; значит, может стать хорошим мужем, и чего ждать, принца на белой лошади? Она посоветовалась с тетей Таней, и та сказала:

– Илуська, иди замуж! Ты к нему привыкнешь, все наладится. У него же на лбу написано – с ним не пропадешь!

И отец после похорон сказал:

– Илусик, у тебя хороший парень. Я видел, как он на тебя глядит. А ты не на рост смотри, ты на душу смотри.

Она и поверила. А оказалось, что души – мало.

Рома сидел на диване, перебирая в уме варианты: у Оли дома, у Оли на рынке, у Нюши, еще недавно какая-то Клава завелась. С подружками ей лучше, чем с мужем. Но что, что он делает не так?

Когда-то она любила другого, с тем, другим, у нее было то, чего она забыть не может, он ее сделал женщиной. Неужели до сих пор любит, и все старания – напрасны?

– Нет! – сказал Рома.

Он эту женщину, свою жену, никому не отдаст.

И он принялся названивать Оле. Оля оказалась дома и сперва соврала, будто ничего не знает, потом не стала даже брать трубку. Видимо, следовало ехать на рынок. Да, но страшновато. Там Илонины пьяные приятели, здоровенные грузчики. А если не забрать ее оттуда – будет плохо…

Подумав, Рома позвонил Вите Борецкому из городского УВД и описал ситуацию.

– Эк тебя угораздило… Ну, можно послать туда патрульную машину, – предложил Витя. – Я тогда зарегистрирую вызов, будто бы в районе рынка хулиган у женщины сумку из рук вырвал. Но, Ром, такое только один раз можно проделать. Начальству не понравится, что там целая шайка завелась.

– Где машина меня подберет?

– Чеши к рынку, стань на трамвайной остановке – знаешь, у газетного киоска?

Ждать пришлось довольно долго – машина где-то застряла. Потом объезжали рынок, обнаружили колхозные грузовики, загородившие проезд к складу. Искать шоферов было бесполезно.

– Этот рынок давно разнести пора к чертовой бабушке, – сказал милицейский шофер. – Вокруг него какая только дрянь не кучкуется. Вон, видишь, дом? На моей памяти дважды горел – спьяну поджигали. Тут и цыгане, и алкаши, и трипперные девки – полный боекомплект!

Вместе с Витиным дружком Костей, лихим самбистом, Рома вошел на склад. Не впускать милицию сторож побоялся.

Действительно – в подсобке уже начался банкет. Судя по беспорядку на столе – пили и пели не меньше часа.

Увидев мужа, Илона встала.

– Опять? – спросила она. – Опять ты меня преследуешь? Что я тебе сделала?! Пью, да? Хочу – и пью! Не на твои! Меня мужчины угощают!

Справа от нее стоял граненый стакан, на две трети полный. Она схватила его и стала пить водку, сделала два больших глотка, закашлялась, треснула стаканом об стол.

– Идем домой, – сказал Рома. – Слышишь? Я тебя тут не оставлю.

– Точно, Илонка, иди с ним, нам тут только мусоров не хватало, иди, иди! – велела ей Нюша.

Илона стояла, ничего не соображая.

– Забирай ее, пока на ногах держится, – и крупный мужик лет пятидесяти помог Илоне выйти из-за стола. – Вот херня какая… Твоя, значит?

– Моя, – согласился Рома.

– Я не пойду…

– Пойдешь.

Этот мужик был, видно, поумнее прочих – сам, под локоток, выпроводил Илону со склада.

– Ты за ней смотри. Бабы быстро спиваются, – сказал он. – А твоя уже на полдороге.

– Ее подружки спаивают.

– Знакомое дело. Послушайся совета – эта хворь только оплеухами лечится. Ее сейчас жалеть – только портить.

Рома посмотрел в глаза мужику и развел руками: мол, понимаю, что надо, а не могу. И тот в ответ развел руками: ну, кто ж тебе тогда, братик, виноват?

Илона не хотела домой, и Костик вывел ее с рынка, заломив ей руку за спину. Она пыталась присесть, футболила ногами всю дрянь, что осталась после рабочего дня: разломанные ящики, картонные коробки, сброшенную под стол и укатившуюся оттуда гниль.

– Разводись, – коротко сказал Костик, когда Илону удалось усадить в машину. – На хрена тебе это в доме?

Рома до сих пор не видел Илону такой. Выпив, она делалась разговорчивой, многословно жаловалась на весь белый свет, но хоть не буянила. А ведь еще предстояло втаскивать ее по лестнице…

Дома ей стало плохо, она убрела в туалет, и Рома долго слушал малоприятные звуки. В конце концов он понял, что в стакане была не магазинная водка, а крепкий самогон, и его-то Илонина душа, как выяснилось, не принимала. Значит, поблизости от рынка – горячая точка планеты, подумал Рома, и наверняка ведь милиция про нее знает.

Потом он уложил Илону в постель, сам лег на диване. Сон не шел – какой уж сон после таких приключений. Что-то надо было предпринять…

Мнение Ивана Дмитриевича Рома знал. Вот узнал мнение базарного грузчика, узнал мнение Костика – надо же, совпали. Однако на них свет клином не сошелся.

Любовь еще была жива. Любовь не хотела без боя уступать того, что считала своим.

Утром Илона была совсем плохая. Хорошо хоть, не надо было выходить на работу.

– Прости меня, – сказала она Роме, когда он, усадив ее в постели, принес горячий и крепкий кофе.

– Но почему? – спросил он. – Почему тебя туда несет? В чем дело? Что ты пытаешься заглушить в себе?

Она занялась чашкой с кофе и не ответила.

А ведь хотелось сказать: я больше не буду, это не повторится. Очень хотелось.

Она понимала – он не поверит, и даже если промолчит, в глазах будет: опять врешь.

Вернув пустую чашку, она опять легла. Чуть полегчало.