Татьяна Корсакова - Ведьмин круг

На глазах повязка, рот заклеен скотчем. Платиновые волосы в неровном свете кажутся седыми космами. Бороздки морщин от повязки до скотча и подсохшая кровавая дорожка под носом и на подбородке. Страх меняет человека. А страх неминуемой смерти меняет до неузнаваемости.

Узел на повязке был слишком тугой и никак не поддавался, поэтому Арина просто дернула повязку вниз. У Саломеи были такие глаза… Весь ее ведьмин век отразился в них, все трещинки, сколы и выбоины, опыт прожитых лет, страх перед неминуемым и безмерное удивление.

«Ты?! – читалось на дне ее зрачков. – Это ты пришла меня спасать?! Глупая, маленькая ведьмочка…»

Может быть, потому скотч Арина отдирала безжалостно, наплевав на возмущенные крики Саломеи. Да, она, глупая маленькая ведьмочка, пришла спасать старую матерую ведьму, когда та со всем своим умом и житейской мудростью угодила в ловушку. И спасла! Хоть кого-то.

– Аккуратнее, – сказала Саломея вместо «спасибо».

– На здоровье! – Не нужна ей эта благодарность.

– Как ты чертовски вовремя! – Саломея завозилась, пытаясь принять более удобную позу. – А я уже подумала: все, пришел мне конец от этой старой дуры. Кстати, где она?

– Там, – Арина мотнула головой в сторону Анук. – Лежит.

– И чем ты ее вырубила? Каким-то особенным заклинанием?

– Дверью.

– Дверью?! Надо же, как просто! А я вот все пыталась по старинке, магией, да только она быстро смекнула. Ну, что ты стоишь? Развяжи меня, пока она не очухалась.

– Ты погляди, какая выдра! Нет бы поблагодарить за спасение, в ножки упасть. – Марго смотрела на Саломею едва ли не с отвращением. – Графиня, футы-нуты…

Что-то изменилось в лице Саломеи, словно легкая рябь пробежала, разглаживая морщины, убирая заломы, подтягивая провисшую кожу, подсвечивая зеленью глаза, наполняя их настороженным удивлением.

– Эта твоя мертвая подружка тоже здесь? – Губы растянулись в улыбке, и кровавая дорожка на подбородке пошла трещинками.

– Да. – Арине не хотелось смотреть ей в лицо. В происходящих с ним метаморфозах было что-то противоестественное, пугающее. – И у нее есть имя.

– Конечно, я помню. Марго, правильно?

– Она знает, как меня зовут! – Марго воздела очи к потолку. – Какая честь для той, которую так и не приняли в Круг!

– Развяжи меня! – велела Саломея, а потом добавила: – Пожалуйста! Я лежу тут черт знает сколько и уже не чую ни рук, ни ног. Пыталась освободиться, но Анук свое дело знает, узлы вяжет как заправский боцман. Ты ее крепко спеленала?

– Нормально.

– Нет, нормально – это не ответ. Ее надо так, как меня, чтобы наверняка. Ну, давай же!

Развязать узел руками не получилось, и Арина взялась за кинжал Анук. Оцарапалась сама, порезала Саломею, но с путами кое-как справилась.

– Это ее? – Саломея смотрела на кинжал с отвращением. – Так и норовит куснуть. А ты молодец! Это же надо – вырубить дверью! По-простому, безо всяких там затей. Дай-ка, ноги я сама, мне сподручнее.

Арина хотела было возразить, что сподручнее, когда руки не затекли, но не стала, молча протянула кинжал. Саломея справилась быстро, сунула кинжал в ножны, по-бандитски заткнула за пояс. Встала на ноги, притопнула, присела, разгоняя застоявшуюся кровь, а потом спросила:

– Как ты догадалась?

– Что это Анук? – Арина пожала плечами. – Не знаю, как-то само собой получилось…

Чуть прихрамывая, Саломея подошла к столу, оглядела выложенные на нем вещи, покачала головой то ли удивленно, то ли досадливо. Арине стало интересно, что там такое. Теперь, когда самое страшное уже позади, можно проявить любопытство.

– Как она вас заманила? – спросила она и взяла в руки серебряную пепельницу Анук.

– Осторожно! – Саломея забрала пепельницу. – Не играй взрослыми игрушками. Это может быть опасно.

– Какими игрушками? – Свечи недобро потрескивали, чадили. Наверное, из-за сквозняка и сырости. Тут ведь кругом сырость. А рыбой пахнет потому, что на этом самодельном столе ее когда-то потрошили. Вон чешуйки налипли, а вот это бурое – следы рыбьей крови.

На бурое упала капля алого. У Саломеи снова началось носовое кровотечение.

– Как же мне все это надоело! – Из кармана брюк она достала платок, прижала к носу. – Спрашиваешь, какие игрушки? – Из-за платка ее голос звучал глухо. – Да вот хотя бы эта.

Ноготь, покрытый пурпурным лаком, поддел замок на пепельнице, крышечка откинулась. Арина заглянула внутрь. Что там такого интересного?

Ничего – какая-то бурая пыль.

– Вот, – сказала Саломея, и глаза ее озорно блеснули.

«Арина, осторожно! – Голос Марго взорвался в голове, прыснул в стороны острыми осколками, впился в мозг. – Не дыши этим!»

Поздно! Сизое облачко, похожее на табачный дым, уже клубится вокруг, дразнит, щекочет ноздри. Хочется одновременно и вдохнуть, и чихнуть. Не вдыхать не получается.

Саломея улыбается, прижимает к лицу свой платок, но все равно видно, что улыбается. По морщинкам в уголках глаз, по расширяющимся, пульсирующим зрачкам. Саломее весело, а вот ей отчего-то страшно. Так страшно, что хочется забиться под стол и оттуда по-волчьи выть на луну, жаловаться на горькую ведьмовскую долю.

«Не дыши. Не надо этим дышать». – Голос Марго превращается в шелест, растворяется в плеске воды.

Как же не дышать, когда хочется? Когда легкие горят огнем, а горло сжимается, словно в тисках. Когда не получается говорить, а удается только скулить. Уже не по-волчьи даже, по-собачьи. И луна, заглядывающая в распахнутую настежь дверь, крутится юлой, увлекает за собой редкие звезды. От этого мельтешения начинает кружиться голова, а ноги подкашиваются. И падение нельзя смягчить даже руками, потому что они больше не слушаются. Совсем. А щеке колко и холодно. И прилипшая к грязной половице чешуйка сверкает в лунном свете, как бриллиант. Очень красиво, сил нет смотреть на такую красоту. Веки падают, как театральный занавес, наступает темнота. Вот и все, спектакль окончен…

«…Дуры, дуры… идиотки законченные. Ладно ты – молодая, зеленая. Тебе простительно. А я же бывалая, жизнью битая. Да и вообще мертвая! – Голос Марго жирной осенней мухой жужжал в голове. – Она же мне никогда не нравилась, эта графиня из Задрыпинска! Чуяла я в ней фальшь. Еще тогда, когда они Круг собирали и разглядывали меня, как мартышку цирковую, Саломея мне больше всех не нравилась, даже больше Флоры. Арина! Эй, ты хоть слышишь меня?»