Рыжий и черный - Татьяна Лаас
Живот подводило. Дома есть было нечего — деньги закончились. Все жалование прошлой седьмицы он отдал Мойре — соседской девчонке с прядильной фабрики. Она жестко простыла на ночной смене, и ей потребовались деньги на лечение. Он не жалел, отнюдь: у него на фабрике весь день чайные девушки разносили по цехам сладкий чай — он бы продержался на нем седьмицу… Если бы его не уволили. Он нагрубил мастеру и тут же вылетел за ворота, потому что за воротами цеха толпы желающих на его место и за меньшие деньги. Ничего, это даже к лучшему — теперь он маг, и перед ним открыты все дороги.
Даже вечернее солнце, клонящееся к океану, жарило изо всех сил. По спине позли струйки пота. Лео стащил с себя пиджак, не понимая, что на него нашло, когда он утром так тепло оделся. Город вокруг него шумел и гремел. На площади с гиканьем бегали мальчишки, катавшие палкой железный обод тележного колеса. Одного из мальчишек, вихрастого Вилли, Лео хорошо знал. Сейчас была очередь Вилли катить обод, и у него получалось плохо — мальчишки вокруг улюлюкали и дразнили его. Семилетке, уже вернувшемуся с дневной смены на устричной консервной фабрике, было жутко обидно, он был готов расплакаться у всех на глазах. Лео не удержался и синим потоком выправил движение обода — тот ровно и быстро покатился, заставляя мальчишек давиться насмешками и замолкать. Вилли же радостно несся вперед, палкой чуть поправляя движение обода. Иногда так мало надо для счастья. Иногда так мало надо, чтобы забыть об усталости и закончившемся детстве — с утра опять на смену, весь день вскрывать острым ножом раковину за раковиной.
На площади Воротничков все было по-прежнему, изо дня в день, из года в год… Тут не менялось ничего. Днем еще приличная площадь торговала и бурлила, к вечеру сюда стекались из фабрик, ферм и мануфактур лишившиеся крова толпы рабочих и их семьи. Они устраивались в узких переулках, готовясь ко сну. По негласному соглашению с пилотками их не гоняли отсюда; они же, еще не совсем спившиеся и не готовые уползти в дебри трущоб, прибирали по утрам за собой и никогда не воровали — их от возвращения в сословие приличных людей удерживало одно жалование, одна заработная плата. Если повезет, если продержатся седьмицу на гроши, то смогут уйти отсюда, снимая крохотную комнату. Не повезет — к зиме переберутся в трущобы за Поля памяти, окончательно опускаясь. Продержаться уговаривали себя многие — часто лунами оставаясь тут на площади, веря, что в этот раз не повезло, но вот на следующей седьмице!..
Лео вздохнул — надо что-то решать, причем быстро, иначе пока выбирает, влегкую переселится сюда, на площадь — денег заплатить за следующую седьмицу за комнату у него нет. Он не приличный лер, который годами может посылать своего кредитора, пытающегося его выжить из жилья. Он кер, он отребье, с которым никто не церемонится. Его за один просроченный грош выкинут на улицу, потому что за ним стоит толпа желающих оказаться в тепле под крышей.
Живот голодно заурчал, а в глазах почему-то потемнело. Не от голода же. Ну, пусть не поел денёк — он парень, на нем еще седьмицу пахать можно, не кормя! Только от свежего запаха сладкой сдобы, витавшего в воздухе из местной пекарни, голову кружило так, что ноги отнимались.
Нер Бейкер, владелец бакалейной лавки, уже ушел домой, закрывая железными ставнями узкие витрины, в которых в корзинах были выставлены его товары. Сестры Нил зависли перед узким окошком двери — что уж они там разглядывали, голодный Лео не понял. Как на зло, площадь разрывалась криками медленно удаляющегося со своей тележкой продавца уличной еды:
— Жареная рыба! Картофель в клубнях! Стакан горохового супа, и все ваши заботы забыты!
Лео проглотил вязкую, подкатившую к горлу слюну. Он, даже зная, что в карманах ни летты, все же полез проверять брюки — вдруг повезет, и найдется захудалая, самая последняя монетка. Хотя бы половинка летты. Не нашлась.
Сестры Нил отошли от лавки, что-то тихо обсуждая. Лео замахал им и подошел, здороваясь:
— Привет, как дела?..
Они, младше его на лет пять, почему-то диковато посмотрели на него, не отвечая. К ним подскочила черная, как ночь, девчонка-карфианка лет шестнадцати, не больше. Лео не помнил, чтобы в их квартале поселилась такая — тонкая, как щепка, темнокожая, темноволосая, только белые белки глаз да мелкие, хищные зубы, которые она скалила в улыбке:
— Привет, Лео! Девочки, это Лео! Лео Байо, вы что, забыли?
Тина робко улыбнулась и поздоровалась, Эльза, более младшая, продолжала дичиться и прятаться за сестру. Впрочем, Лео понимал её — их папаша, когда напивался, нещадно гонял девчонок, забивая их чуть ли не до смерти. Мужчин Эльза откровенно боялась. Лео, только этим летом вымахавший на целый фут, пытался остановить и вразумить их папашу, но пока чаще всего сам был бит — Нил работал на скотобойне, одним ударом заваливая быка.
Карфианка продолжала щебетать, словно заговаривая всех:
— Лео, ты сегодня рано! Я тут сидела — вижу ты идешь! И говорю себе: «Ноа, никак нашего Лео выперли с фабрики, не иначе!»
Лео скривился — Ноа была права:
— Давай не будем об этом. Выперли и выперли. Первый раз, что ли. Найду еще работу. Скажи лучше, ты Мойру видела?
Она, сверкая на солнце зубами — они у неё были как жемчуг, один к одному, — кивнула:
— Забегала. Тяжко ей. Она уже два дня ничего не ела…
Лео вскинулся:
— Аппетит пропал? Док её смотрел?
Ноа зашлась от смеха, пока сестры Нил жались к друг другу:
— Лео, ты такой смешной! Да откуда ж еда у неё возьмется…
Он закрыл глаза — точно. Откуда деньгам взяться, когда ты один и не можешь работать.
Нилы без прощания вернулись к бакалейной лавке, что-то продолжая разглядывать в дверной фрамуге. Ноа фыркнула:
— Бейкер привез конфеты на вес. Вот девчонки весь вечер и глотают слюни, словно от пригляда слаще станет. Там и булки есть. Свежие. Сдобные. Вкусные поди… — Ноа словно издевалась над голодным Лео. Хотя его голод — так, фигня.
