Стефани Майер - Сумерки

А потом он проказливо улыбнулся.

— Ну вот, — произнёс он, чрезвычайно довольный собой.

— Выносимо? — спросила я.

Он громко рассмеялся:

— Я сильнее, чем думал. Это приятно сознавать.

— Хотела бы я сказать о себе то же самое. Прости.

— Как никак, ты всего лишь человек.

— Большое спасибо, — кисло отозвалась я.

Он вскочил на ноги — гибкое, почти незаметное движение — и протянул мне руку. Этого жеста я не ожидала, уже привыкнув к тому, что мы избегаем физического контакта. Я ухватилась за ледяную ладонь. Поддержка пригодилась — чувство равновесия ко мне ещё не вернулось.

— Это полуобморочное состояние — результат бега? Или моего эксперимента с поцелуем? — он рассмеялся. Он казался таким беспечным сейчас — ни следа печали на неземном лице. Такого Эдварда я ещё не видела. И я была совершенно без ума от него. Оторвать его от меня — значило причинить мне физическую боль.

— Не уверена. Всё как в тумане, — ответила я, собравшись с силами. — Впрочем, возможно, и то, и другое.

— Может, ты позволишь мне сесть за руль?

— Ты с ума сошёл?

— Я вожу лучше, чем ты, даже на пике формы, — поддразнил он. — У тебя рефлексы намного слабее.

— Уверена, что это так. Но не думаю, что мои нервы или мой пикап это выдержат.

— Пожалуйста, больше доверия, Белла.

Я опустила руку в карман и крепко стиснула ключ. Поджала губы, размышляя, потом покачала головой и ухмыльнулась.

— Нет, выбрось это из головы.

Он недоверчиво приподнял брови.

Я стала обходить его, направляясь к машине. Он мог бы позволить мне пройти, если бы я не пошатнулась. Хотя, с другой стороны, мог и не позволить. Его рука уверенно обхватила мою талию — не вырвешься.

— Белла, я уже потратил немало сил на то, чтобы сохранить твою жизнь. И не намерен разрешать тебе вести автомобиль, когда ты даже идти не можешь. И потом, друг не позволит другу сесть пьяным за руль[13] — со смехом процитировал он. Я чувствовала невыразимо сладостный запах, источаемый его кожей.

— Пьяным? — возразила я.

— Ты опьянена моим присутствием, — на лице его сияла озорная улыбка.

— С этим не поспоришь, — вздохнула я. Какие у меня были варианты? Я ни в чём не могла ему сопротивляться. Я подняла повыше и уронила ключ, наблюдая, как его беззвучно ловит молниеносно метнувшаяся рука.

— Не переусердствуй, мой пикап — гражданин пожилой.

— Весьма благоразумно, — одобрил он.

— А на тебя совсем ничего не действует? — спросила я раздражённо. — Моё присутствие, например?

И опять его подвижное лицо изменилось, стало нежным и страстным. Он не ответил, просто склонился ко мне и медленно обвёл губами контур моего лица от уха к подбородку и обратно. Я задрожала.

— В любом случае, — прошептал он, наконец, — у меня рефлексы получше.

14. Сила воли

Приходилось признать, что водит он очень хорошо, если не мчится на сумасшедшей скорости. Как и многое другое, вождение давалось ему без малейших усилий. Он почти не смотрел на дорогу, и при этом машина ехала ровно по центру полосы, не отклоняясь ни на сантиметр. Рулил он одной рукой, другой сжимал мою ладонь. Он посматривал то на склоняющееся к горизонту солнце, то на меня: моё лицо, волосы, обдуваемые ветром из открытого окна, — то на наши сцепленные руки.

Он настроил радио на станцию с музыкой ретро и подпевал песням, которых я никогда раньше не слышала. Ему же была известна каждая мелодия.

— Ты любишь музыку пятидесятых? — спросила я.

— В пятидесятых была хорошая музыка. Намного лучше, чем в шестидесятых и семидесятых, брр! — его передёрнуло. — Восьмидесятые были сносными.

— А ты собираешься когда-нибудь сказать мне, сколько тебе лет? — спросила я осторожно, боясь испортить его приподнятое настроение.

— А это имеет большое значение? — к моему облегчению, его улыбка оставалась безоблачной.

— Нет, но я теряюсь в догадках, — я состроила гримасу. — Нет ничего хуже неразгаданных тайн, они мешают спать по ночам.

— Я думал, вдруг это тебя расстроит, — произнёс он задумчиво, глядя на солнце. Пролетали минуты.

— Испытай меня, — сказала я, наконец.

Он вздохнул и посмотрел мне прямо в глаза, словно совсем забыл о дороге. Уж не знаю, что он там увидел, но, кажется, это его немного приободрило. Снова взглянув на солнце, лучи которого мерцали рубиновыми искорками на его коже, он заговорил.

— Я родился в Чикаго в 1901 году, — он умолк и бросил на меня быстрый взгляд. Тщательно контролируя выражение лица, я терпеливо пережидала паузу. Он едва заметно улыбнулся и продолжил:

— Карлайл нашёл меня в больнице летом восемнадцатого года. Мне было семнадцать, и я умирал от испанки.

Он услышал, как я втянула в себя воздух — звук, едва различимый даже для моих собственных ушей — и опять посмотрел мне в глаза.

— Я плохо это помню. Прошло много времени, а человеческая память тускнеет, — он ненадолго погрузился в свои мысли, а затем продолжил: — Но я хорошо помню, что чувствовал, когда Карлайл спас меня. Это было очень нелегко, такое невозможно забыть.

— А твои родители?

— Они к тому времени уже умерли от той же болезни. Я остался один. Поэтому он и выбрал меня — в хаосе эпидемии никто не заметил, что я пропал.

— Как он… спас тебя?

Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил. Кажется, он тщательно подбирал слова.

— Это было очень сложно. Мало кто из нас достаточно владеет собой, чтобы осуществить такое. Но Карлайл всегда был самым человечным, самым сострадательным из нас… Думаю, история не знает никого, равного ему, — он помолчал. — А мне всего лишь было очень, очень больно.

По тому, как сжались его губы, стало понятно, что он не скажет об этом больше ни слова. Я подавила любопытство, хотя оно было далеко не праздным. Я только начинала знакомиться с этим новым для меня миром, мне ещё многое нужно было обдумать и понять. Без сомнения, быстрый ум Эдварда уже охватил все тонкости, которые ускользали от меня.

Его мягкий голос вывел меня из задумчивости:

— Он сделал это, потому что был одинок. Эта причина стоит за многими решениями. Я был первым в его семье, но очень скоро он нашёл Эсме. Она упала со скалы. Её сразу отвезли в больничный морг, но сердце всё ещё билось.

— Значит, ты должен умирать, чтобы стать… — мы ещё ни разу не произнесли этого слова, и я не могла его выговорить.

— Нет, дело в Карлайле. Он ни за что не поступил бы так с тем, у кого был другой выбор, — в его голосе звучало уважение каждый раз, когда он говорил о своём отце. — Впрочем, он говорит, что сделать это легче, когда человек ослаблен, — он смотрел на дорогу, и я поняла, что эта тема тоже закрыта.