Однажды, в галактике Альдазар - Алиса Чернышова
Как оказалось, это может быть приятно — заставлять её сердце биться быстрее. Теперь, когда это безопасно, он пообещал себе добиваться такого эффекта как можно чаще.
— Твою мать, — сказала Катерина спустя какое-то время. — Я правильно понимаю, что это был твой ответ?
Тот факт, что разговаривать она смогла далеко не сразу, он счёл подтверждением успешности теста.
— Я решил, что это будет максимально информативный ответ, — проговорил Родас, заглядывая в её шалые глаза. — Не ошибся?
— Не-а, — она усмехнулась и уже почти привычным, их общим движением погладила его по лицу пальцами. — Я бы сказала, что это было очень доходчиво.
— Я старался.
— Я заметила. Не то, чтобы я тебе была совсем не рада (думаю, ты даже прочувствовал, насколько), но вопрос: ты что, сбежал с работы?
— Не вполне согласен с формулировкой “сбежал”, но в целом, думаю, ты улавливаешь суть.
— Вон оно как, — она незнакомо, остро и лукаво улыбнулась. — И сколько ещё времени у тебя есть? Полчаса выкроишь?
— Да.
Она скользнула рукой по его животу вниз и сжала.
— Хорошо. Я не умею задерживать дыхание на двадцать минут. Но почти уверена: мы сможем что-то придумать. Возможно, мы даже доберёмся сегодня до бассейна. Что скажешь?
Забегая наперёд, до бассейна они в тот день не добрались.
Но нельзя сказать, чтобы это кого-то из них огорчило.
6
Дальнейшие несколько дней в личном дневнике Родаса (семь, если точнее) можно охарактеризовать как богатые на аудио- и видеоматериалы, но — не на записи содержательного толка. Строго говоря, явлений, связанных с проектом “настройка и отладка”, было довольно много, но анализировать свои чувства у него совершенно не было желания. И времени.
Его жизнь причудливым образом разделилась на работу, где благодаря исчезновению Танатоса творился полнейший хаос, и свободные часы, которые он проводил с Катериной. Причём надо отметить, что этих самых, свободных, было почти катастрофически мало. Собственно, Родас ото всей души порадовался, что в его ТТХ заложена способность долго не спать: не-добрая половина выполняемой Танатосом работы свалилась именно на его плечи, причём обязательства в родном ведомстве от этого и не подумали испариться чудесным образом. В этом смысле оказалось очень удобно тратить часы, отведённые на сон, на совершенно другие способы пополнить количество гормона удовольствия в организме.
Они пробовали… скажем так, разные комбинации, включающие в себя прикосновения языком и пальцами. Они могли часами лежать, изучая тела друг друга, приноравливаясь к особенностям.
Родасу врезалась в память Катерина, расслабленная после несколько раз пережитого удовольствия. В такие моменты она неуловимо менялась, становилась более мягкой, ленивой и податливой. А ещё она порой говорила слова, не жаркие и страстные, но на удивление… Пожалуй, люди сказали бы — романтичные. Такие, которые в своём обычном состоянии она точно не стала бы говорить.
Все эти моменты Родас хранил в памяти, как самые драгоценные и важные, но больше всего ему запомнился один.
Они тогда лежали, разморенные и расслабленные, у бассейна, который успел стать одной из их любимых локаций. Катерина медленно восстанавливала дыхание, а он перестраивал регенерацию, чтобы знаки, которые она оставила на его спине, зажили чуть-чуть позднее. Ему приходилось прилагать определённые усилия для того, чтобы на его коже оставались хоть какие-то отметки, и он ценил их, сам не зная, почему.
Он смотрел на неё, а она лежала, глядя в ночное небо. И было в выражении её лица что-то болезненное и очень уязвимое.
Как неудобно, что мысли самого важного человека невозможно прочесть.
Как иронично, что именно это (в том числе) делает его самым важным.
— Всё в порядке?
— Звёзд почти не видно, — заметила она тихо.
— Это из-за искусственной атмосферы и освещения мегаполиса, — заметил Родас. — Они там, звёзды.
— Я знаю. Просто накрывает иногда, — она тихо вздохнула, и он с удивлением понял, что это был почти всхлип. — Эта жизнь похожа на сказку. Здесь, с тобой… Но звёзд не видно, и иногда приходят мысли.
— Мысли? — невозможность заглянуть в её голову — мучение.
— А вдруг я всё же умерла. Вдруг тот мудак из Гелиос-бета всё же достал меня напоследок? Вдруг мы с тобой убили друг друга там, у Лестницы в Небо? А теперь я вижу просто предсмертную галлюцинацию…
— Катерина, — он перехватил её руку и принялся поглаживать запястье жестом, который, как он уже знал из опыта, расслаблял и успокаивал её.
Он тоже иногда думал, что, возможно, всё ещё в лаборатории. И просто проходит сквозь какой-то особенно интересный тест.
Но прямо сейчас он ей этого не скажет.
— Мы живы, — сказал он серьёзно. — Мы существуем. И в любой момент можем взлететь туда, к звёздам. Они успокаивают тебя, верно?
— С тех пор, как отец впервые взял меня в космос, — она тихо фыркнула и сжала его руку в своей. — Спасибо, Родас. Прости, меня иногда заносит, и…
“Это нормально для переживших подобные вещи,” — не сказал он.
“Я тоже возвращаюсь в лабораторию чаще, чем следует”, — он промолчал об этом.
“Я тоже в глубине души почти хочу туда вернуться, хотя и ненавижу это желание”, — это он не озвучил тоже.
— Ты можешь звать меня, когда сомневаешься в реальности происходящего, — сказал он вместо того. — Я сделаю всё, чтобы предоставить убедительные доказательства.
Чтобы слова не сильно разнились с делом, он припал в поцелуе к её шее, медленно спускаясь ниже, к груди.
Она рассмеялась.
— А ты быстро учишься, да?
— Стараюсь, — пробормотал он, не отвлекаясь от требующих внимания точек.
Много позже, когда они снова приходили в себя после приятной игры, она заметила:
— Ты отлично умеешь убеждать в реальности происходящего. Серьёзно, парень, это талант.
Он улыбнулся и погладил её нижнюю губу пальцами.
Её губы, определённо, успели стать его фетишем.
— С тобой я чувствую себя так, как будто у меня есть всё время мира, — вдруг сказала она, гладя его щёку. — Как будто я дома. Мне не хочется урывать секунды, брать всё нахрапом, ловить момент между парочкой смертей, хвататься за всё и побольше. Мне нравится, что с тобой мне… просто, как дышать.
И Родас задумался, можно ли считать это признанием в любви, но довольно быстро отбросил эти
