Цветок вампира - аконит - Мокашь Лили

Галина лишь улыбнулась своей привычной, слегка безумной улыбкой и развела руками:

— Разве моя сторона истории будет тогда честной? Я делюсь так, как чувствовала, и это то, чего ты не можешь изменить. Безусловно, эта женщина…

— У неё есть имя, — грубо подчеркнул он.

— Да, разумеется, есть. Твоя привязанность понятна, как и чувства к ней, но разве можешь ты требовать того же от меня?

Каримов промолчал, но сложил руки перед грудью и недовольно хмыкнул. Парировать было нечем.

Не услышав ничего в ответ, Галина довольно кивнула и продолжила свой рассказ:

— Я ещё долго наблюдала за попытками сына донести до этой женщины, что на самом деле нужно молодому вампиру, но на каждую просьбу о крови, находилась новая просьба попробовать ещё, хотя бы раз. Сквозь страдания, которые ярко отражались на столь юном лице, сын всё же покончил с содержимым тарелки и молча вышел из-за стола. Вскоре послышался звон ключей, и Никита вышел из дома, а я, в свою очередь, следовала за ним, скрываясь в чаще деревьев, и наблюдала, как он следует в школу. В немом молчание мы провели несколько дней: он, живя свою обычную жизнь, я же, следя за ней из тени, не чувствуя ни усталости, ни холода. День за днём повторялся Никитин диалог с матерью, и, постепенно я начала замечать, как сменяются черты его лица на болезненные. Под глазами залегли тёмные круги, а лицо началось казаться безжизненно серым и осунувшимся.

Решить заговорить было сложно, потому что я едва ли представляла как. Да и что я могла сказать? «Привет, эта женщина не твоя родная мать, а я. Давай общаться?».

Мысль о том, что мне нечего было предложить сыну, обезоруживала и, казалось, вся отведённая вечность так и сомкнётся на неразрывном круге из наблюдений со стороны, пока однажды Никита не сменил привычный маршрут из школы до дома и не увильнул за одноклассницей. Он выжидал, скрываясь за чем придётся и со стороны могло показаться, что стеснительный подросток наблюдает за своей возлюбленной, не подразумевая никакого вреда. Но нечто внутри меня, более мудрое, кричало во всю глотку о неправильности происходящего, и я подобралась ближе, на всякий случай, готовясь в любой момент вмешаться.

Мои опасения оказались не напрасны. В сквозной арке, ведущей во двор посреди безликих домов, Никита нагнал девушку. Мгновение, и он обхватил девушку со спины, плотно прижав одну из ладоней ко рту, не позволяя жертве издать ни звука, и потащил к стене. Хищные глаза сына даже в полутьме светились красным, точно были окрашены флуоресцентной краской. Вот только в глубине предвкушающего беду цвета, я углядела нечто новое, что легко могла понять. Жажда и отчаяние взяли над ним верх. Действовать нужно было немедля.

Решительно я подскочила к сыну, а он, как собака у которой вот-вот отнимут кость, поспешил выпустить клыки и был уже готов вонзить их прямо в безукоризненно светлую кожу на шее девицы. Сама не зная, что творю, я вскинула собственную руку и направила прямо ко рту сына. Острые клыки пронзили кожу также легко, как острый нож подтаявшее масло. Глаза Никиту застыли в изумлении, но природа хищника взяла вверх, и я услышала, с каким облегчением он сделал первый глоток. Второй. Третий. Руки его ослабили хватку, и незнакомая девчонка тут же рванула вперёд, убираясь подальше, без оглядки. Сын же, обхватил руками мою, всё плотнее прижимая карту плоть ко рту, жадно высасывая каплю за каплей. Осторожно, я принялась гладить его по волосам, приговаривая фразы, которые, как мне казалось призваны успокоить. Его внешним вид вновь приобрёл краски. От тёмных синяков под глаза вскоре не осталась ни следа, а кожа приобрела здоровый розоватый румянец. Так мы и стояли, пока Никита, насытившись, не скользнул спиной о стену, опустившись на пол. Когда всё закончилось, он широко раскрытыми глазами смотрел на меня, будто не понимал, что вообще произошло, но, говоря откровенно, я и сама не смогла бы объяснить. Всё произошло на уровне инстинктов, точно с лёгкой подачи судьбы.

— Нужно уходить.

Я протянула к сыну руки, предлагая помочь подняться. Он посмотрел на ладонь с опаской, но всё же принял. Ноги сами понесли меня обратно, в сторону леса, таща сына за собой. Во тьму, подальше от любопытных глаз.

Никита не принял мою историю сразу, даже несмотря на факт, что все в его семье были обычными людьми. Неверие било по мне, точно пощёчины, но я держалась. В конце концов, у меня не было ни одного доказательства, которое Никита мог бы увидеть своими глазами, кроме зеркала, отражающего общие черты. Вот только способен ли их разглядеть то, кто искренне боялся истины?

Должно быть, в тот день он бы упорхнул обратно, в свою привычную жизнь, оставив родную мать за скобками уравнения, если бы не жажда.

Другой источник крови ему было не сыскать. Поначалу он отверг моё предложение изредка встречаться, чтобы утолить жажду, но, выслушав аргументы, понял: такой вариант легче всего. Никита не хотел навредить ни девчонке, ни кому бы то ни было ещё, но что он мог поделать с истинной природой? Лишь найти того, кто будет согласен отдать кровь добровольно.

Я пользовалась нашими редкими встречами, стараясь рассказывать о себе как можно больше. Первое время он молча прижимал к губам мою ладонь и, не проявляя никакой заинтересованности, уходил, стоило насытиться, но я не сдавалась. Примерно на шестую встречу, когда рассказ зашёл про мою беременность и то сладкое чувство ожидания своего дитя, Никита впервые принялся задавать в ответ вопросы.

Время между кормёжками стало расти, и я поняла, что не могу жить посреди леса, сводить своё существование к ожиданию от встречи до встречи. Разве стоило сбегать из одной клетке, чтобы собственноручно отправиться в другую? Я стала ходить по вечерам в придорожные бары и забегаловки у трассы, первое время изучая обстановку и при возможности, питаясь. Текучка из дальнобойщиков оказалась лёгкой добычей: достаточно только предложить подвыпившего водителя уединиться где-нибудь вдвоём. Я старалась действовать осторожно, выбирая только тех, кто в городе оказался проездом на случай, если не сдержусь и всё кончится плохо. Первые месяцы удача была на моей стороне. Я научилась действовать настолько мягко и осторожно, что некоторые дальнобойщики и вовсе принимали укусы за своего рода любовную утеху. Хотя, быть может, их психика включала своеобразную защиту, мешая пониманию происходящего в действительно на нечто более приятное.

Но в то время как жажда Никиты постепенно притуплялась, моя же, наоборот, только усиливалась и, в один из дней, оказавшись в салоне очередной фуры, я не сдержалась. Смогла остановиться лишь тогда, когда тело здоровяка подомной совсем обмякло, а дыхание остановилось. Помня содеянное в больнице, я поклялась самой себе, что больше никогда не отниму чужой жизни, но эта кровь… она будто шептала мне сладостные речи, призывала испить до последней капли, чтобы заполнить пылающую в груди пустоту.

Только увидев перед собой бездыханное тело здоровяка, я пришла в себя. Осознание, что произошло непоправимое, уже вовсю пряло сети страха, окутывая не только разум, но и дотрагиваясь до сердца. Впервые я смогла понять ценность чужой жизни, без оглядки на животные инстинкты, легко в оказывающие во главе угла и притупляя иные, человеческие чувства. Казалось, во мне вновь расцветало людское и если бы часть меня так отчаянно не держалась за мысли о сыне, должно быть обращение легко стёрло всё светлое, присущее с рождения. Что-то во мне изменилось, но лишь на короткое мгновение. Едва понимая, что делая, я вспорола зуба кожу на запястье и плотно прижала ко рту уже мёртвого дальнобойщика. Капли предательски соскальзывали с его губ, точно иначе было не усвоить урок, но я не сдавалась. Какой-то древний инстинкт шептал, что стоить надкусить плоти мужчины и, я поддалась: склонилась прямо над шеей и медленно принялась вводить свои клыки. По привычке хотелось сделать глоток, вытянуть последние остатки живительной влаги, но что-то мне подсказывало – стоит подождать.