Ката - дочь конунга (СИ) - Степанова Мария Игоревна

— А зачем я ей?! — выкрикнул он зло, — чай не старуха еще, мужиков молодых сильных рукастых полно, найдет себе заступу. А с меня какой прок…

— Идиот, — припечатала Маша и покачала головой, — тронутый башкой придурок. Она тебя любит, понял?! Она ребенка от тебя родила, надеюсь, он не будет таким же тупым как ты. Да она тебя любым примет, и без рук, и без ног, лишь бы живой! А ты тут сопли распустил!

Мал прерывисто вздохнул, отвернувшись, провел здоровой рукой по лицу. А когда повернулся, Маша, до этого затаившаяся в напряжении, выдохнула с облегчением. Страшная серая пелена сошла с его взгляда, и он уже не выглядел равнодушным к происходящему. Да, ему по-прежнему было больно и страшно, но мрак, который пожирал его разум, отступил, и теперь можно было не бояться, что однажды утром они найдут молодца висящим на березе где-нибудь в глубине леса.

— Ты бы боярыня потише ругалась, — попробовал он пошутить, — мужики услышат, нехорошо.

— Ага, — кивнула Маша, стараясь не улыбаться, — воспитывать он меня еще будет!

Одной заботой стало меньше. Со Светозаром было сложнее. Его рана была внутри, но кровоточила, болела и вызывала дурные мысли не меньше. Маше иногда казалось, что муж посматривает на нее как-то досадливо что ли, будто она своей суетой мешает ему. Не было рядом Каты, которая бы подсказала, что делать и как себя вести в подобной ситуации. Как же она соскучилась по подруге! Писать письма всю эту страшную зиму, тяжелую весну и горестное лето не было никакой возможности, а так хотелось получить весточку! Маша даже собиралась вести дневник, записывая туда все, что с ней происходит, но часто забывала, а иногда так уставала, что до дневника дело не доходило. И она стала разговаривать с Катой мысленно, пересказывая все, и представляя, как та отвечает ей. Вот и сейчас она вопрошала, что же делать.

Они проехали уже полпути, это стало заметно и по погоде. Сентябрь заканчивался, дожди шли все чаще, пришлось достать из сундуков теплую одежду. Спали теперь все под навесами, а кому места не доставало, тот прятался под телеги. На одном из привалов как обычно долго готовились к отдыху, возничие расставляли телеги и повозки, повара суетились над кострами, и вообще, на нее, единственную женщину, почему-то никто не обращал внимания. День был теплым, безветренным, неподалеку журчала какая-то речка, и Маша, почти неделю только умывавшаяся, жутко захотела ополоснуться. Откинув крышку походного сундука она достала оттуда отрез ткани, заменявший полотенце, и кусок пахучего пихтового мыла, какое умели варить только в Киеве. Ей так нравился запах, что она везла домой целый мешок этого богатства.

Сбежав вниз к речке, Маша огляделась. Берег был пуст. Все же, зайдя за кусты, она скинула одежду, вошла в воду и тут же пожалела об этом. Обманчиво-теплого солнечного дневного света не хватило на то, чтобы вода сколько-нибудь прогрелась. Холодный поток резанул по бедрам, заставив взвизгнуть, мша хотела уже бежать обратно, но, вспомнив, как учил папа, присела в воду, надеясь, что быстро адаптируется.

Не адаптировалась. Жуткий холод сморщил на ее теле все, что можно было сморщить, губы посинели, и она задрожала вся.

— Смелая ты, боярыня, — послышался знакомый голос, и из-за кустов вышел Светозар. — Не боишься, что подглядит кто твою красоту?

Светозар держал в руках развернутое полотенце. Маша, увидев мужа, перестала играть в героиню, пулей выскочила из реки и кинулась в объятия к мужчине. Он быстрыми движениями запеленал ее, снял с себя длинный шерстяной плащ и накинул на плечи.

— Я х-х-хотела п-п-помыться, — стуча зубами сказала Маша, — р-р-речка жуть к-к-какая холодная!

Он прижимал ее к себе, баюкал, словно ребенка. Перестав трястись, она прижалась к Светозару, положив голову ему на грудь, и почувствовала интуитивно, что вот он, момент, когда можно поговорить.

— Что с тобой происходит? — Маша спросила полушепотом, боясь спугнуть момент, — я же вижу, что ты не в себе.

— Глазастая моя, — ласково улыбнулся Светозар, — все видишь, все подмечаешь. Ты мой дар, голубица моя, свет Машенька, заботишься обо всех, себя не жалеешь. От меня же мало хорошего ты видала.

Это было такой неправдой, что Маше захотелось тут же разуверить Светозара, и она начала отчаянно барахтаться в теплом коконе. Распутав широкое полотенце, она обхватила его руками за шею, совсем не заботясь о том, что светит на всю округу голым телом.

— Люблю тебя, — сказала она и прикоснулась губами к губам мужа.

Он стиснул ее тонкое тело, сжал, притянул к себе, одна ладонь провела по щеке, другая удерживала за лопатки. Маша чувствовала, как клокочет в нем возбуждение, принялась развязывать на ощупь мудреную одежду, ей хотелось почувствовать тяжесть его горячего тела, гладить по плечам, зарываться пальцами в волосы, отдаваться как в последний раз. Ей стало совсем не холодно, наверное оттого, что и в ней кровь бурлила как лава, и отблески этого жидкого огня сверкали в ее глазах.

— Искусительница, — прорычал Светозар, — колдунья…

Он повалил ее на плащ, навис сверху, и ей было достаточно только раскрыть для него бедра и податься чуть вперед. Он любил ее неистово, заставляя извиваться и стонать под собой, а потом замер, делясь частицей жизни, и медленно опустился, прижимая к себе осторожно. Сколько времени они лежали на берегу, она не знала. Никто не искал, не тревожил их. Когда совсем стемнело, Маша, наконец, оделась, посмеиваясь над мужем, который в потемках, ругаясь, искал разбросанные по всему бережку вещи. Они вернулись в стан рука в руке. Маша, погруженная в свои ощущения, так и не заметила в темноте деревьев незаметных сторожевых. Этой ночью, и все последующие, они спали рядом. Она привычно клала голову ему на руку, а он, боясь потревожить ее сон, до утра лежал, слегка пошевеливая онемевшими пальцами.

Новгород встретил боярина Светозара восторженно. Гонец, отправленный вперед, оповестил всех, кого надо, и у ворот толпились встречающие. В город въехали по первому снегу, склизкому, тающему, когда колеса вязнут в грязной каше, а на сани пересаживаться рано. Маше хотелось уже выйти, но возок медленно ехал мимо знакомых строений, пока не добрался до княжеского двора. Сам молодой князь вышел навстречу, поприветствовать боярина и получить письма от отца. Народ толпился, желая слышать все до последнего слова, кто-то хотел новостей, кто-то высматривал своих. Светозар церемонно передал все наказы и дары, и, наконец, его отпустили, позволив добраться до дома и передохнуть.

Их ждали. Ждали уже очень давно. Маша улыбалась всем — дворовым, кланяющимся как китайские болванчики, детям, даже собакам, которые ощутив общую радость, крутились под ногами. Она подняла глаза и увидела, как Пламена, изрядно располневшая, но не потерявшая привлекательность, цепляется за Мала, а тот неуклюже обнимает жену одной рукой. За ногу его обхватил рыжеволосый мальчишечка. Сынок.

Им еще предстояло многое рассказать домочадцам, оплакать Ратибора и его новорожденного сына, помочь справиться с потерей старшему Ратиброву сыну, который горевал об утрате дольше всех. В галерее, как назвала Маша длинную светлую горницу, к замечательным работам Богдана прибавится еще одна, которую он напишет позже. Это будет портрет молодого мужчины.

Они переживут это. И двинутся дальше, потому что так надо. Трехлетняя Забава начнет звать Машу мамой, а жарким июльским вечером на свет появится еще одна девочка. Ее назовут Верой, потому что слишком много людей верили в ее появление на свет.

55

Раннее июльское утро было покрыто влажной дымкой над головой и росой по высокой траве. Маша, морщась, подбирала подол, ощущая, как он потяжелел от влаги. Она помнила дорогу, словно шла тут вчера, и, почему-то, очень торопилась, хотя понимала, что в ее случае время относительно. Позади, грузно переваливаясь, пыхтя и тихо поругиваясь, шла Пламена. Ей идея идти на озеро совсем не нравилась, но кто же спрашивает старую служанку.