Дарья Кузнецова - Симфония для пяти струн (СИ)
Что касается усердия Аля, чем дальше, тем больше оно настораживало опытного следователя. Тарс попытался намекнуть коллеге, что подобное может аукнуться — от переутомления никто не застрахован, — но Карт отмахнулся. Даже, кажется, не запомнил, что ему пытались втолковать.
Когда в один из дней он, наконец, не появился на работе с первыми петухами, Ланар испытал противоречивые чувства. Аль явно спёкся, но никак не получалось определиться с собственным отношением к этому факту: Тарс не знал, насколько пострадал тот от собственного энтузиазма. Если просто проспал или приболел — это одно. Но совсем другое, если он слёг с чем-то серьёзным…
Впрочем, в серьёзное не слишком верилось. Два раза подряд умереть, причём второй — от инфаркта, это слишком. Да и, насколько знал Тарс, Аль по каким-то причинам обитал у друга-доктора, и, хотелось верить, был там под присмотром.
Сомнения развеялись сами собой — Карт Аль явился на работу с трёхчасовым опозданием.
— Проспал? — хмыкнув, уточнил Ланар. Довольная рожа коллеги не вписывалась ни в какой из предполагаемых вариантов, и вызывала здоровую зависть. Но прямо спрашивать не хотелось, а выяснять по косвенным приметам — тем более. Вообще, может, человек исполнил какую-то давнишнюю мечту или просто выспался, наконец. Настораживало другое; замеченные до исчезновения Аля перемены, вроде более привычных реакций на некоторые вещи, сейчас откровенно выпирали во все стороны. Подобного довольного выражения лица у синеглазого демона Карта Аля никто из его коллег не видел никогда.
— В некотором роде, — отмахнулся тот, приземляясь на собственный стол («Ну, хоть что-то не меняется», — облегчённо вздохнул про себя Ланар) и выискивая какие-то документы. Потом была извлечена пара листов из сейфа. А потом Аль, не здороваясь и не прощаясь, вновь куда-то ускакал.
«Ладно, вроде, живой», — резюмировал явление преображённого Аля народу Тарс и уткнулся обратно в свой отчёт. Правда, теперь в его мысли с новым энтузиазмом впилось предчувствие, что Аль пытается раскопать гнездо песчаного шуршеня[14]. Впрочем, это уже и правда было личное дело Карта. Главное, не пришлось принудительно отправлять его отсыпаться, к чему Ланар уже почти окончательно склонился.
Я проснулась и, от души потянувшись, поёрзала под одеялом, устраиваясь поудобнее. Поскольку идти никуда не надо, можно ещё немного понежиться, тем более так приятно и уютно. Правда, ощущения были непривычные, и, подумав, я поняла, что как-то умудрилась заснуть без ночной рубашки. Неужели настолько вымоталась? Сладко зевнув, я открыла глаза, садясь на кровати.
Ой.
А где я?
Комната совершенно определённо была не моя. Ну, то есть, не та, которую выделил мне Сарк. Оглядевшись, я нашла свои вещи; платье висело на спинке стула, а на полу возле стула валялось что-то белое. Приглядевшись, я опознала в кучке ткани мужскую рубашку.
Воспоминания о вчерашнем вечере накатили волной, и я, шумно вздохнув, завалилась на спину, натягивая одеяло до макушки. Прикосновения, тихий шёпот возле самого уха, множество новых замечательных ощущений…
Я сгребла одеяло в охапку, перекатилась на живот, утыкаясь носом в пододеяльник и тихонько хихикая. Просто так, от переполняющих эмоций. Почему-то на душе было невероятно легко и уютно, будто в груди поселился кто-то маленький, тёплый и пушистый. А самое главное, почти не было никакого смущения, словно совсем ничего не случилось.
Бросив взгляд на стоящие на тумбочке часы, я хмыкнула — время перевалило за полдень. Вопрос, куда делся Карт, отпал сам собой — наверняка убежал на работу. Кажется, он вообще не знает о существовании выходных… может, просветить? Впрочем, толку-то!
Ещё некоторое время повалявшись на кровати в обнимку с одеялом, я поняла, что очарование момента прошло, одеяло при всей своей мягкости и уютности с синеглазым сравниться не способно, а спать в таком настроении — сущее кощунство. Поэтому принялась потихоньку вставать и одеваться, твёрдо решив, что уж сегодня сюрпризу (пусть он уже и не совсем сюрприз) однозначно быть. А то безобразие какое-то — столько беспокойства, волнения и усилий, я даже в процессе чуть не погибла, а в итоге так ничего и не получилось.
Впрочем, всё это планировалось на вечер, а мне предстоял ещё один унылый день в одиночестве в четырёх стенах. Настроение от этого, по счастью, не страдало, от недавней апатии не осталось и следа. Поэтому уютное кресло, большая кружка кофе и интересная книжка вызывали у меня ощущение тепла и уюта, от которых я успела отвыкнуть за последнее время.
Непонятная тревога поселилась во мне ближе к вечеру. Отложив книжку, я бродила по дому, не находя себе места и не в силах обнаружить источник беспокойства. Мелодия окружающего мира не несла в себе угрозы, всё было ровно так же, как и утром, лишь благодушие моё как ветром сдуло. Я пыталась списать волнение на предчувствие вечера, но чувствовала, что это самообман. Вернулась Оли, раньше обычного и в компании с Сарком: на того накинулось вдохновение, и творец жаждал сотворить какой-то безумный кулинарный шедевр. Эта шумная парочка напрочь вытеснила все прочие мысли, и я устроилась с ними вместе в кухне. Даже умудрилась стребовать с хозяина дома общественно полезное задание в виде салата — невероятное везение, обычно доктор не терпел вообще никаких попыток ему хоть чем-то помочь.
Мы с Олеей трещали без умолку (в основном, конечно, она), обсуждая её учёбу (кажется, подруга действительно нашла своё призвание, потому что с таким упоением рассказывать про практику в морге может только истинный доктор). Кроме того, Оли не переставала восхищаться, что наконец-то я взяла себя в руки и поборола своё уныние, потому что до этого ходила как варёная рыбина. Спорить было глупо — со стороны виднее.
А потом меня вдруг, без предупреждения и каких-либо предварительных намёков, окатило предчувствие — настолько непривычно яркое, что одновременно с возникшей мыслью по спине будто плеснули кипятком. Я подскочила на месте, видимо, как-то переменившись в лице, потому что Оли осеклась на полуслове, глядя на меня с удивлением и растерянностью.
— Ау? Что случилось?
— Карт… — пробормотала я, отчаянно напрягая слух и слепо шаря по воздуху вокруг себя, даже не понимая, что пытаюсь отыскать. — Он в опасности!
В этот момент какая-то беспощадная, непреодолимая сила схватила меня за шкирку как котёнка и швырнула в темноту.
Блаженную темноту разорвала вспышка боли. Небытие кончилось, а вот боль никуда не делась; нервная, пульсирующая в рёбрах, животе, руках и лице. Воспоминания возвращаться не желали; их, кажется, не пускала в голову непонятная тяжесть, неуклонно давящая на всё тело. Впрочем, если бы даже её не было, боль, обостряющаяся при малейшем движении, служила весомым стимулом замереть, и даже дышать как можно более мелкими порциями.
