Два дня до солнца - Марина Сергеевна Комарова
Длинные пальцы Ябо тянутся к кровавому пятну, но тут же замирают. Он явно не уверен, что надо делать, чтобы помочь. Впрочем… я тоже.
— Не стоит, — хрипло выдыхаю.
— Я помогу, — напряжённо произносит он.
— Не надо. Верю, что будешь стараться. Но как-то хочется ещё пожить. Думаю, ты не против?
Он резко вскидывает голову. На миг кажется, что хрящевые наросты шевелятся. Я сглатываю. Ну и личико!
— Не выводи меня, — шипит Ябо.
Я улыбаюсь, хоть на самом деле похолодел. Он выдыхает сквозь стиснутые зубы, явно жалея, что не может разорвать меня на части.
— Эй, парни! — слышится звонкий девичий голос. — Извините, что помешала, но вы мне нужны!
Голос я узнаю мгновенно. Как и коричневые туфельки. Как и жёлтый плащ.
Плохи наши дела, только и успеваю подумать. Ябо что-то шипит, но в мою сторону даже не поворачивается — взгляд прикован к появившейся девушке. Она стоит возле байка, свет фары освещает ее талию и бёдра, едва-едва ноги, но никак не лицо. Однако мне удается разглядеть его. Худое и усыпанное веснушками. Подбородок слишком узкий, придающий ей немного нечеловеческий вид. Светлая лента вплетена в перекинутую через плечо толстую рыжую косу до пояса. Она неотрывно смотрит на меня. Во рту пересыхает. Где-то на краю сознания мелькают два вопроса: как она нас догнала и мне теперь извиняться, что ли?
— Зачем? — сухо спрашивает Ябо, не настроенный на долгую беседу.
Она чуть склоняет голову:
— Чтобы успокоиться.
О чем они вообще? Явно понимают друг друга и мне объяснять не спешат.
Покой он, знаете ли, бывает разный: как на кровати, так и в могиле. Звучит это настолько двусмысленно, что я тут же жалею, что не оставил завещания. Сложность в том, что кроме больших неприятностей и письменного стола Дмитрию Морозу ничего оставить в наследство не получится. Но об этом не сейчас.
Девушка внезапно оказывается прямо передо мной, хватает Ябо за рукав и отшвыривает в сторону. Тут же раздается глухой удивленный вскрик. Я смотрю во все глаза, не веря увиденному. Что за силища?
Горячая сухая ладонь ложится на мой бок, и внутри словно взрывается огненный шар. Я охаю, покачиваюсь, но удерживаюсь на ногах.
— Что ты… — Голос срывается на сиплый хрип.
— Я вам не враг, — коротко говорит девчонка. — Так получилось, что мы друг от друга не в восторге. И… я знаю, ты не виноват.
Она бросает быстрый взгляд на поднимающегося Ябо. В глазах сверкает жёлто-зелёная искра, рука опускается.
— Скажи ему, чтоб не приближался.
— Да я тебя, Солнышко… — хрипит он, но подойти не смеет.
Девчонка не пугается, смотрит на меня, на губах появляется улыбка:
— Ты мне нравишься, — мягко произносит она, — но не больше.
Она приподнимается на цыпочки и вдруг касается поцелуем моей щеки. Я прикусываю губу, чтоб не вскрикнуть от жара, окутавшего лицо.
Девушка резко разворачивается ― и ныряет во тьму.
За спиной продолжает ругаться Ябо. Я шумно выдыхаю. Ну и вляпались. Провожу пальцами по щеке — не болит, на том спасибо.
Чокнутый бог осторожно подходит ко мне.
— Она мне прожгла куртку. — В его голосе столько тоски, что становится даже его жалко. — Ты так и будешь стоять столбом?
Я смотрю на свой бок: сухо и чисто, словно ничего не было. О ране напоминает только перепачканная футболка. Ябо тяжело дышит рядом, от него пахнет горелым.
Эта девочка умеет зажигать.
— Поехали, — мрачно говорю я.
Происходящее мне не нравится всё больше и больше, но раздумывать об этом просто некогда. Всю оставшуюся дорогу Ябо не прекращает ругаться, то и дело поражая меня витиеватыми оборотами.
Пан Штольня не зря закрыл его в подвале, чего уж тут говорить.
***
Дом Чеха стоит на обочине, возле маленького магазинчика с покосившейся вывеской «Смачно!». Последний раз там можно было купить хлеб и булочки с начинкой, о происхождении которой лучше было не задумываться.
— Ненавижу женщин, — ещё раз произносит Ябо.
Я чуть пожимаю плечами и надавливаю на кнопку звонка. В ответ ― абсолютная тишина. Ябо умолкает, нервно фыркает, как настоящий кот:
— Спит твой Чех.
Слышится скрип открывающейся двери.
— Заходите. — Глубокий низкий голос ни капли не изменился.
Годы идут, но кажется, Чех им не подвластен.
Я шагаю в теплый коридор, в нос тут же ударяет запах хвои и табака. Чех стоит, прислонившись к стене и сложив руки на груди. Карие глаза смотрят на меня поверх узких очков, приспущенных на кончик хищно изогнутого носа. Тёмные с проседью волосы свободно спускаются на плечи, по цвету почти сливаясь с тёмно-серым свитером. Рукава закатаны до локтей, на правом запястье виднеется татуировка ― змея. Полуночник-эстет, титулованная сволочь с похотливыми замашками на всё, что движется, и моя скорая помощь уже где-то лет десять. Чех. Чехлянц Эммануил Борисович, для своих просто Эммик.
— Что на этот раз? — спрашивает он, оглядывая Ябо с ног до головы. — Шлем можно снять.
Ябо поворачивает голову в мою сторону, словно немо спрашивая, можно ли? Не потому, что не решается делать что-то без моего разрешения, а потому что не знает, как отреагирует Чех.
— Помнишь, — начинаю я осторожно, — в разговоре я упомянул, что есть проблемы?
Чех молча кивает, снова смотрит на Ябо. Взгляд получается цепким, очень внимательным. Если бы так посмотрели на меня, я захотел бы удрать как можно дальше.
Ябо снимает шлем. Время замирает. Мне кажется, что можно расслышать, как тикают в гостиной часы. Чех не меняется в лице, только чуть склоняет голову набок. И… ничего. Ябо, кажется, немного теряется. Он больше привык к крикам и истерикам, нежели к такому молчаливому изучению.
— Если вы голодны, у меня есть колбаса и сыр, — неожиданно ровным тоном произносит Чех. — Наскребётся немного икры и коньяка. Больше порадовать нечем.
— То есть… — начинает было Ябо, но Чех отходит от стенки и направляется на кухню.
—
