Елена Хотулева - Эликсир вечной любви
Она с трудом поднялась с лавки и неловким движением захлопнула окно. "Поздно... Все теперь поздно... Нет смысла сетовать и горевать, и нет утешения в этих грустных мыслях... И он, и я - мы оба люди прошлого, которым надо все меньше и меньше воздуха и солнца. Он бросил меня много, много лет назад, сказав, что уплывает в поисках познания истины и любви, а я не простила ему этого... Не простила и только ожесточалась все больше и больше, с каждым годом теряя последние крохи надежды".
- А когда он возвратился, сошел на берег спустя четверть века, я была ему уже не нужна... - продолжала говорить сама с собой старуха, ходя по темному дому. - Простая женщина, любившая его слишком простой любовью... Таких чувств ему было мало - он хотел, чтобы небо падало в море, а волны вздымались до солнца. Он хотел чего-то невозможного и искал его, искал... Да так и не нашел... Пришла пора собирать пожитки...
Она легла на кровать и, натянув на себя холстину, закрыла глаза. "Сколько женщин кроме меня отдали ему свою душу? - думала она медленно засыпая. - Многие ли верили ему, не зная, что это только поиск... Поиск идеала, недостижимого, но желанного? Все оказалось обманом... Все эти чувства, потраченные впустую... Он сказал, что безответная любовь не может быть настоящей, и оставил меня умирать от нее... Умирать и ждать, что он вернется"...
*8*
В таверне на крутой и узкой улице Святого Бенедикта, что спускалась к восточной окраине портовых кварталов, гудело несмолкаемое веселье. Крики, обрывки несвязных фраз, гул разговоров - все эти звуки, переплетаясь с угарным чадом готовящейся на печи говядины, взлетали под прокопченные балки потолка и повисали там, сбиваясь в клубы дымного гомона. Хозяйка - плотная женщина лет тридцати пяти - еле успевала подносить гостям вино в щербатых глиняных кувшинах и, суетливо мелькая своей широкой юбкой между грубо отесанных столов, бормотала про себя куплет старинной песни.
Время от времени со свистящим скрипом распахивалась входная дверь, и какой-нибудь новый искатель тепла и душевности, нащупывая в кошельке кругляши последних монет, отрывался от молчаливой ночной прохлады и радостно присоединялся к той или иной шумной компании, расположившейся по темным углам заведения. Почти все столы были в этот вечер заняты, и боясь отпугнуть вновь приходящих гостей отсутствием свободных мест, хозяин поспешил принести с заднего двора еще один небольшой стол и на скорую руку пристроил его возле лестницы. Это место светлое и жаркое от близости пылающего очага сразу же пришлось по душе двум вновь прибывшим посетителям, которые, не ожидая слов приглашения, уселись на лавки и потребовали вина и еды.
- Пей, пей! - стал уговаривать своего собеседника ширококостный бородач, одетый в поношенный плащ с аккуратно пришитыми заплатами. - Тебе надо перестать киснуть. Гляди-ка, вон, кругом! Песни, веселье...
- Нет, Жак, мне нынче не до песен. Только тоска и тяжесть на душе... Никого не хочу видеть...
- Ну это уж ты братец зря! - рассмеялся в ответ Жак, подливая вина своему другу. - В этом месте как раз наоборот, глаза надо всегда держать открытыми. Тут много чего интересного творится.
- Ой уж? - почти безразлично ответил тот, отхлебывая из своей кружки. - Сегодня-то что? Люди как люди - сидят, пьют, веселятся... Не больно-то уж и интересно на них смотреть...
- Э-эх, Робер! Смотришь, да не видишь! - махнул рукой Жак, пытаясь разглядеть кого-то среди гостей за столом при входе. - Сегодня-то здесь все как обычно. Вон, и сам граф сидит со своими собутыльниками. Эка, вон, как веселятся!
- Какой такой граф? - встрепенулся Робер, отламывая большой кусок от хлебной краюхи. - Ты ври, да не завирайся. Шутка ли, живого графа в таком месте увидать!
Жак раскатисто рассмеялся и показал пальцем в сторону красивого молодого мужчины, сидящего за самым большим столом:
- Вон он. Тот, что с краю. Видишь? С черными волосами, и лицом как у священника. Это он и есть!
- Кто?
- Не кто иной, как сам граф Орский. - Жак снова усмехнулся и хлебнул вина. - Я ведь говорил тебе, что ты не пожалеешь. Мигом вся тоска вылетит.
Робер стал внимательно рассматривать показанного ему человека. Это был стройный мужчина высокого роста с изысканно утонченным лицом и вычурными манерами, резко выделявшими его из окружающей группы людей.
- Да ты не смотри, что он одет не по благородному, - продолжал рассказывать Жак. - Это он всегда так. Набросит на себя тряпье своего конюха, и давай гулять по городу. Развлечения у него такие. Бывает, что так развеселится, что всех тут вином угощает... А иногда, наоборот, молчит - скучает видно...
- А зачем ему это надо? - удивился Робер. - Своих, графских развлечений ему что ли мало? Сидел бы у себя дома, да пересчитывал драгоценности.
Жак снова махнул рукой:
- Это же все от скуки! Он и среди своих-то вечно что-нибудь, да сотворит. То убьет кого-то из-за пустячной ссоры, то с чьей-нибудь женой в любовь сыграет. Говорят, что не больно-то он и хороший человек, этот граф. Вот и развлечения у него такие - в этом трактире посидеть, важность свою почувствовать, потом по городу с друзьями погулять, в разные там споры-разговоры ввязаться. Ну а потом, как водится, находит себе какую-нибудь девушку, да и начинает ей голову морочить, пока до греха дело не дойдет...
- Да... - Робер тяжело вздохнул и сделал два больших глотка. - Вот уж удивил ты меня, так удивил! До греха говоришь...
- А что? - удивился Жак. - Известное дело... Он ведь красавец, девушки от него без ума. Как увидят, так и влюбляются. А говорит-то он не как простой, а всякими такими словами загадочными. Так что сам понимаешь... Ну а, чтобы они ему сперва доверяли больше, он представляется им этим самым своим собственным конюхом. Благо, что имя у них одинаковое - Бертран.
- Бертран! - Робер неожиданно ударил кулаком по столу. - Все так и есть!
Жак застыл, глядя на раскрасневшееся от гнева лицо приятеля:
- Да что это ты в самом деле? То сидишь ни жив, ни мертв, а то кулаками машешь?
Робер замялся и, подлив себе еще вина, задумался. "Бертран, конюх, красивый, со складными речами - все сходится одно к одному", - рассуждал он, хрустя мозолистыми пальцами.
- Эх, ладно... Расскажу тебе обо всем, - сказал он Жаку, снова становясь мрачнее тучи. - Все равно теперь уже позора нашей семье не избежать. Так что днем раньше, днем позже - все равно все откроется.
- Да о чем ты говоришь-то?
- Все о ней, о ней... О Катарине, сестре моей.
- А... - добродушно усмехнулся Жак, - Ну о ней-то что говорить. Девушка она умная, хорошая... Ей таких историй опасаться нечего. Так что, знаешь, подожду я еще, пожалуй, до осени, да и приду к вам свататься. А? Что ты мне скажешь?
