Сестры Ингерд - Полина Ром
Ждала, даже понимая уже, что сегодня он и не вернется: последний рейсовый автобус из Березовки пришел почти два часа назад. Как на грех, после работы он ухитрился оставить телефон дома, и я просто сходила с ума от беспокойства.
“Надо накопить хоть на простенькую машину! Конечно, заказчики где-то устроят его спать, но это же совсем не дело!”
В дверь позвонили, и я резво кинулась в прихожую и щелкнула замком, не задумываясь. Но вместо Валеры увидела Михаила. Тот был, пожалуй, более хмур и сосредоточен, чем обычно. Сердце у меня зачастило:
-- Что… что случилось?!
-- Я думаю, Ольга, вам нужно поехать со мной.
-- Валера… Он живой?! Живой?! Да не молчи ты!
Михаил кивнул, глядя, как я судорожно натягиваю кроссовки на босу ногу, и добавил:
-- К сожалению, живой и здоровый.
Сказано это было таким тоном, что я замерла, глядя на него и прижимая к груди снятую с вешалки куртку. Кажется, я даже уже понимала, куда он меня повезет, но просто отказывалась в это верить…
До Березовки мы доехали минут за пятнадцать. Я много раз видела, как аккуратно водит Михаил, но сегодня он гнал, как будто был пьян. А я даже не чувствовала страха, только какое-то ледяное оцепенение. В машине царило тяжелое, неприятное молчание, нарушать которое не торопились ни он, ни я.
Загородный дом Анжелы почти полностью был погружен во тьму. Только розово-зелено-красным подмигивала подсветка в одной из комнат. В той, где огромное панорамное окно выходило в сад.
Мы не прятались и не скрывались, шагая по широкой плиточной дорожке, и фонари, снабженные датчиками движения, вспыхивали желтыми шарами в метре от земли. На землю падали и сразу же таяли крупные хлопья снега. Волосы промокли, становилось зябко и я плотнее запахнула куртку, почти представляя, что сейчас увижу: они там, за окном, целуются. Но где-то в глубине души верить в это мне не хотелось, и я упрямо вышагивала вслед за Михаилом.
Там, в окне, в этих разноцветных всполохах мы и увидели Анжелку с Валерой. На ней был розовый кружевной пеньюарчик, открывавший все, что только возможно. Бедра Валеры украшало махровое полотенце…
Я не хотела этого видеть, я не хотела это запоминать, я просто хотела остаться одна…
Машинально развернувшись, я, как раненый зверь, тащилась по дорожке назад, в темноту и тепло машины. Мне хотелось спрятаться от всех, никому не показывать, как мне больно и тошно. Спрятаться от всего увиденного, зализать раны…
Михаил же, напротив, громко, не стесняясь, барабанил в дверь и что-то требовал. У соседних коттеджей стали оживать голоса собак, и я захлопнула дверь машины, отсекая себя от звуков. Мыслей не было никаких совершенно, навалилась дикая апатия. Мне казалось, что я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Не знаю, сколько времени прошло и что там было в доме. Новенький форд Михаила надежно глушил все звуки с улицы.
Водительская дверь внезапно распахнулась, и Анжелка шлепнулась на сидение в том самом своем пеньюарчике, сейчас промокшем насквозь. Мотор взревел, машина несколько раз дернулась, неуклюже развернулась и рванула по мокрому асфальту.
Меня сестра заметила не сразу. Только выскочив из поселка, она подняла глаза в зеркало и встретилась со мной взглядом. Длинно нецензурно выругалась и спросила:
-- Ну что таращишься?! А чего ты хотела?! Думаешь, он был с тобой от неземной любви, что ли? Ты просто бесплатная обслуга!
Ответить я ничего не успела. Оторвав взгляд от зеркала, Анжелка странно завизжала. Даже сквозь стекла форда было слышно визг шин по асфальту. Глаза резануло ярким слепящим светом встречных фар. Очень близких… страшно близких…
А потом резкая боль ворвалась в мое тело…
Сила ее была такова, что сознание начало меркнуть. И даже летящие в меня осколки стекла как будто застыли в воздухе, так и не коснувшись моей кожи.
Глава 5
Я пришла в себя оттого, что зуб на зуб не попадал, и тело трясло крупной дрожью. Сильно болела голова, ощущались слабость и тошнота. Дымом пахло так, как будто я держу голову с подветренной стороны костра. Я вяло завозилась, одновременно пытаясь встать, открыть глаза и понять, что именно говорят люди вокруг. Глаза я открыла, но увиденное заставило меня со стоном улечься вновь.
Тесная деревянная комнатенка, крошечное узкое окно открыто нараспашку. Оттуда густыми клубами пара врывается ледяной воздух и падают лучи холодного зимнего солнца. Две женщины в какой-то невразумительной, многослойной и длинной одежде бормочут странную ерунду:
-- Ишь, в себя приходит …
-- Дак и слава Богу! Я уж думала, совсем угорели…
А самое необычное то, что рядом со мной “валетом” лежит еще кто-то. Кто-то, кто очень знакомым Анжелкиным голосом нудит:
-- Я еще пить хочу! Дай мне кружку, а эта подождет! – думаю, под словом «эта» подразумевали меня.
Я снова попыталась открыть глаза и понять, что происходит. Изображение плыло и двоилось. Одна из женщин, обхватив меня за плечи, начала вливать в горло какой-то противный чай, приговаривая:
-- Оно завсегда от угару помогает. Пейте, барышня, пейте.
Девица, лежащая со мной в одной постели, весьма ощутимо пихнула меня ногой и злобно заявила:
-- Да не сдохнет же она! Пить мне еще подайте!
Глаза закрывались сами собой. Женщина помогла мне лечь, и я просто внимательно слушала, пытаясь понять, где я нахожусь? Место было мне совершенно незнакомо. На лоб легла какая-то странная штука. Я испуганно вздрогнула и, приоткрыв глаза, не сразу сообразила, что это обыкновенный капустный лист. Женщина, которая положила мне эту пакость на лицо, легонько хлопнула меня по руке, как бы объясняя, что снимать лист не нужно, и сказала:
-- Не трогайте, барышня, капуста завсегда от угару лучше всего помогает.
Не знаю, целительная ли сила капусты или просто отвратительное физической состояние сработали, но я погрузилась в какую-то вялую дрему.
Более-менее в себя я пришла уже после полудня. Зимнее солнце за окном сместилось. Окно было закрыто, а в комнате дружелюбно потрескивала печка.