Солнечный удар - Михаил Широкий
И, пожалуй, больше всех желал этого Андрей. Дело в том, что крайне занимавшая и волновавшая его особа, к которой были устремлены все его мысли, а вслед за ними и взоры, находилась довольно далеко от него, на другом ярусе трибун, располагавшемся гораздо выше того места, где оказался он сам. В результате всякий раз, когда ему хотелось взглянуть на неё, – а хотелось ему этого практически постоянно, и чем дальше, тем сильнее и неудержимее, – он вынужден был оборачиваться назад и взбираться острым, ищущим взглядом вверх по усеянным зрителями рядам, к тому месту, где сидела она в окружении своих одноклассников.
Однако не это было главным неудобством. Самым неприятным, стеснительным и даже, пожалуй, небезопасным было то, что эти его беспрерывные повороты и выразительные, пламенные взоры, устремлявшиеся в одну точку, разумеется, не могли остаться незамеченными сидевшей рядом с ним и по-прежнему не спускавшей с него глаз Наташей. Которая ещё в дороге что-то заметила и, видимо, начала что-то подозревать; теперь же её смутные подозрения и догадки стремительно превращались в уверенность. Чем дольше и пристальнее она наблюдала за Андреем, тем яснее ей становилось, что с ним что-то творится, что за последние пару часов с ним внезапно произошло и продолжает происходить что-то непонятное, странное, пока что необъяснимое. И она со всё большим напряжением и беспокойством вглядывалась в его взволнованное, возбуждённое лицо, в его блестевшие, шнырявшие по сторонам, избегавшие её глаза, силясь понять, что с ним случилось и чем эта неожиданная перемена в нём чревата для них обоих.
Но переживания подруги очень слабо волновали Андрея. Он попросту не замечал ни их, ни её саму. Он был так поглощён и захвачен своим новым, полностью поработившим и подчинившим его себе увлечением, своей прекрасной незнакомкой (про себя он уже называл её своей), настолько были заняты ею все его мысли и чувства, что для собственной девушки места в его смущённой, растревоженной душе уже почти не оставалось. Хотя она находилась совсем рядом и он видел её то и дело обращавшиеся на него, уже не такие ясные и сияющие, как прежде, заметно потускневшие, похолодевшие, погрустневшие глаза, чувствовал её тепло, мог, если бы захотел, коснуться её неподвижно лежавшей на пластмассовом подлокотнике мягкой белой руки, которая так часто обнимала и ласкала его, – она, несмотря на эту физическую близость, представлялась ему в тот момент бесконечно далёкой, посторонней, чужой, казалась чем-то лишним, ненужным, обременительным, от чего хочется поскорее избавиться, чтобы свободно, налегке, едва ли не на крыльях устремиться к новой – яркой, влекущей, завораживающей – цели.
Однако цели этой, судя по всему, не так-то просто было достигнуть. Мало того что неизвестная по-прежнему не обращала на него ни малейшего внимания и упорно не желала замечать непрерывно метавшиеся им на неё жаркие взгляды, так у неё совершенно неожиданно обнаружился спутник. Сидевший рядом с ней крепкий широкоплечий парень со смазливой нагловатой физиономией и тёмными насмешливыми, чуть навыкате глазами, которого Андрей до этого в упор не видел, оказался не просто её соседом, а, очевидно, чем-то большим. Он вдруг непринуждённым, хозяйским жестом приобнял её за плечи, другую руку положил ей на колено и, приблизив губы к её уху, стал нашёптывать что-то, ухмыляясь и поглаживая её колено уверенными хваткими движениями.
Для Андрея это оказалось крайне неприятным сюрпризом. Его словно окатил холодный душ. Он тут же насупился, помрачнел, поник головой и, оторвав взгляд от незнакомки и её неведомо откуда объявившегося, выскочившего будто чёрт из табакерки, ухажёра, перевёл глаза на сцену, где дородный, лоснившийся от жира и блестевший от пота представитель министерства продолжал свой унылый бубнёж. Андрей был удручён, обескуражен, подавлен. Обуревавшие и одушевлявшие его радужные надежды разом увяли, померкли, разлетелись в прах, словно развеянные порывом ледяного ветра. Он точно сорвался с огромной высоты, с головокружительной сияющей вершины, которую уже мнил покорённой, и лежал теперь раздавленный и обездвиженный у её подножия. Он чувствовал себя обманутым, обиженным, одиноким, несчастным, никому не нужным.
А когда он случайно взглянул на Наташу, то почувствовал себя ещё хуже. Он встретил её усмехающийся, недобрый взгляд и понял, что она заметила внезапную перемену в его настроении, – которую, впрочем, не так уж сложно было заметить, – и, возможно, даже догадывается о её причине. А значит, и с этой стороны ничего хорошего ему ждать не приходится.
Некоторое время он пребывал в совершенном расстройстве и сидел как пришибленный, вообще ни на кого и ни на что больше не глядя, тупо уставившись себе под ноги и полузакрыв глаза, будто задремав или, во всяком случае, внутренне отгородившись от всего окружающего. До него точно издалека доносился не смолкавший гул множества голосов, наполнявший громадное помещение, и временами прорывавшееся сквозь него нудное шамканье упитанного министерского посланца. Который, однако, видимо утомившись или поняв наконец, что его никто не слушает, вскоре умолк и, отдуваясь и отирая платком градом катившийся по его разморенному кирпично-красному лицу пот, с явным облегчением отошёл от микрофона и устало повалился на первое попавшееся сиденье. За этим последовала чуть более живая часть мероприятия – выступления местных полусамодеятельных музыкально-художественных коллективов. Но и это не пробудило интереса собравшихся, занятых исключительно общением друг с другом и не смотревших на сцену.
Не смотрел и Андрей. Только, в отличие от остальных, он ни с кем не общался и пребывал будто в прострации, казалось, ничего не видя и не слыша и целиком сосредоточившись на одной, полностью захватившей, словно опутавшей его крепкими незримыми нитями навязчивой идее. Эта застылость, отстранённость, угрюмая задумчивость продолжалась минут десять, после чего, будто помимо его воли, его голова медленно повернулась назад и неподвижные, притухшие глаза вновь устремились в уже отлично знакомом ему направлении.
И, вопреки его ожиданиям, увидели нечто любопытное и обнадёживающее. Слова и ласки соседа, судя по всему, были не очень-то приятны незнакомке. Её лицо было холодно и непроницаемо, на нём было написано явное, нескрываемое неудовольствие, она хмурилась, отвечала собеседнику сквозь зубы, поводила плечами, словно поёживаясь под его продолжавшей обнимать её рукой. А затем вдруг вздрогнула всем телом и выпрямилась, её черты исказились от гнева, как если бы она услышала в свой адрес что-то грубое и оскорбительное. Она порывистым движением, будто с отвращением, стряхнула со своих плеч и колена его руки, бросила ему в лицо что-то, по всей видимости, резкое и едкое и, вскочив с места, устремилась прочь. А
