Плюсик в карму (СИ) - Штефан Елена

Магия живого огня, она такая... Возрождающая. Сначала были вспышки-воспоминания. Иногда – пара образов вроде покупки билета в троллейбусе или бесконечные гряды на бабулином огороде. Иногда – уборка на собственной кухне. Или сказки на ночь для капризничающей дочки. Потом – всполохами – работа. И гордость: всю мебель в квартире до распоследней полочки для обуви сама спроектировала. Собственно, этим и на хлебушек с маслом зарабатывала, дизайном мебели. Много воспоминаний у взрослой матери семейства. Только главного нет – как она сюда попала и что с ней происходило...

– Тёть Оль, смотри, чего нашел. – Пашка демонстрировал руку в кольчужной рукавице. Хитрая такая, с отдельным указательным пальцем, который неимоверно веселил парня. – Это чтобы в смартфон тыкать. – И действительно потыкал – в открытую ладонь, за неимением экрана. Вспомнилось же ему. Потыкал и зашипел обиженно – поцарапался. 

Ольга только прифыркнула – рассмеялась бы, да слишком привыкла жить молча. Она уже перестала страдать из-за убогости своего нынешнего бытия, просто радовалась тому, что есть. Да и не так уж все плохо, как показалось на первый, незамыленный, освобожденный от морока повседневности взгляд. В войну люди куда как хуже бедовали. И радовались, между прочим. Все необходимое для жизни есть, даже кое-какая утварь. Особенно грел душу невысокий пузатый сосуд, носиком для слива напоминавший подойник. Когда Ольга пристроила эту медную штуковину на огонь, Пашка опять расхихикался:

– А это не ночной горшок?

– Эх ты, московская штучка, – поддразнивала она парня. – Что б ты понимал в колбасных обрезках и посудном счастье! Да я полчаса от радости рыдала, когда его нашла! А потом целый вечер песком драила! В этом горшке, между прочим, можно готовить абсолютно все! И суп сварить, и чай вскипятить, и даже зажарку сделать, если припрет. Видишь, дно какое толстое? Жаль, крышка потерялась да ручка отломана. Но у меня теперь вот что есть! – Со дна корзины со всей возможной торжественностью была извлечена новенькая съемная ручка. Парень пренебрежительно фыркнул: 

– Подумаешь!

– Не «подумаешь», а чапельник! Между прочим, на заказ деланный! Я из-за него сегодня в торговых рядах задержалась – ждала, пока деревянную ручку на поковку приладят. Если бы не это «подумаешь», мы бы с тобой и не встретились. Проникнись!

Гостюшка проникся. Хорошую вещь всегда видно, даже если не знаешь, на кой ляд она нужна, вот и оглаживал парнишка гладенькую деревянную ручку с неподдельным уважением. Отец учил ценить мастерство… Про отца вспоминалось горько, и, чтоб не думать о болючем, Пашка простодушно спросил:

– А откуда у тебя деньги, тёть Оль? – Шлепнул языком и сам понял, что вопрос бестактный, но слово не воробей.

– Да не шугайся ты так! – Ольга легко, как будто в сотый раз, потрепала задорную щетинку волос, проклюнувшуюся на еще недавно бритой голове. – У нас с тобой, Павлуш, либо полное доверие будет, либо ты ночуешь и уходишь. – Видеть, как стремительно насторожился парень, было неприятно, но Ольга решилась на этот не такой уж невинный шантаж, лишь бы не мучиться неопределенностью: не останется или все же останется? – А деньги, Паш, я не знаю откуда, – продолжила она как ни в чем не бывало, инстинктивно решившись на откровенность: – Просто нашла среди вещей узелок, а там монеты. Представляешь? Потом покажу. И половину тебе отдам, если ты решишь уйти.

Вот так! Получи кредит доверия, малыш.

– Еще чего – у женщины брать! Свои есть! – вскинулся парнишка и уже мягче добавил: – Развела меня как лоха! На вшивость проверяла, да?

– Ну, капельку совсем. Нужно же мне уяснить, что от тебя ждать. Если ты решишь завтра уйти…

Пашка понял: если он решит уйти, то его приветят, насколько это возможно, но ближе не подпустят. Пришел – ушел. Было и не стало. Зачем душу травить? 

Пашка и сам до дрожи боялся расколупать свой с таким трудом наращенный панцирь. Привык быть один против всех. Аборигены почему-то иномирцев недолюбливали, а потому редкие земляне старались таиться и мимикрировать, чтобы не подставляться под гнобеж. Может, среди посетителей мурлычки толстого Тима и встречались соплеменники, но никто из них Пашке и намека не кинул, хотя все знали, что подавальщик – переселенец из техномира. А тётя Оля не побоялась в дом привести. Стоит и спокойно ожидает его решения. Отец так всегда делал – предлагал варианты и ждал, что Пашка выберет, и уже никогда не давал ему пойти на попятный – приучал к ответственности.

– Останусь. – Хозяйка кратко кивнула, принимая ответ, и даже улыбнулась. Едва заметно растянулись в забытом усилии губы, дрогнули и опали, а глаза продолжали улыбаться.

– Тогда пошли суп варить, потом подумаем, как тебя на ночлег устроить…

Парень оказался вполне приспособленным – очаг распалил с одной спички, только посетовал, что дрова сыроваты. 

– Ну уж какие есть, и за то спасибо. Этот возница, что дрова привез, да подавальщица в столовке – все мое общение. А откуда, ты думаешь, у меня эта миска? Это мне Милена с собой еду несколько раз давала, а посуду назад не стребовала. С возницей сложнее. Только и могу, что парой слов перекинуться, пока он кули с кормом около вивария выгружает. А нынче и того не получается. Сейчас виварий почти пуст – сбросил груз и за ворота. Это он надоумил меня на торжище сходить и даже отвез в первый выходной. 

Про обитателей вивария Пашка спрашивать не спешил. Ольга его сдержанность оценила – говорить хотелось о другом. За общим делом и болтовня течет как маслице. Приятно, когда слушают и слышат, а не только понукают, вот Павел и разговорился. 

Жили вдвоем с отцом – мама погибла, когда мальчишке было десять. Про батю, бывшего военного, воспоминаний было больше всего. Ольга слушала и радовалась – повезло Павлуше с родителем, путевого парня вырастил. Очень хотелось поскорее узнать, как его занесло в этот мерзкий мирок, но выспрашивать она никогда не умела. И хорошо, что не спросила, потому как вопрос «как ты сюда попал?» необратимо трансформировался в «как ты умер?».

Хороший мальчик Паша отлично сдал ЕГЭ, и они с друзьями – к несчастью, всем уже было по восемнадцать – решили не шагнуть в новую жизнь, а прыгнуть. С парашютом. То ли инструктор недоглядел, то ли летчик, экономя топливо, недобрал высоту, но Пашку вынесло на деревья. Как его нашли, сколько времени искали, парень не знает – очнулся уже в новом мире. 

– Я помню только сон, тёть Оль. Типа все плохо, лежу забинтованный. В голове муть, дышать трудно, глаза открыть сил нет. Слышать вроде слышу, а голова работает туго-туго. Почуял – сел кто-то рядом и давай уговаривать, соглашайся-де на экспериментальное лечение, тогда точно поправишься. Если не согласен, то можешь и не выжить, а выживешь – с подорванным здоровьем останешься. Или вовсе дурачком станешь, крови, дескать, много потерял, мозг такого не прощает. А мне никак нельзя дурачком, я в военное училище поступать хотел. Раз я тут, значит, согласился, а как согласился – не помню...

Думать о том, что пережил Пашкин отец, когда ребенок исчез, было невыносимо. Бывший военный, надо полагать, был волевым и сына наверняка искал исступленно. Ольга лишь надеялась, что пацан не слишком хорошо представлял себе процессуальную сторону проблемы, а то бы сожрала его вина перед отцом, как ее сейчас гложет вина перед своими. 

– А дальше?

– Очнулся уже здесь. И что характерно – здоровый. Я такой: возвращайте меня назад, у меня планы на жизнь. А они: договор устный, но магически скрепленный. Нет тебе пути назад, а раз буянишь вместо благодарности, что жизнь спасли, то шуруй на аукцион. Толку от тебя, непокорного, пшик, так хоть доход принесешь. И в голове бац – что воля, что неволя, все равно. Там, на аукционе, меня толстый Тим и выкупил, то есть мой контракт на год. Это потом мне добрые люди шепнули, что контракт магический и Тим может штрафовать меня не деньгами, а временем, продлевая и продлевая кабалу. Не сразу, но сообразил, что лучше затихариться. До кучи Тима предупредили, что я своенравный, и он, скотина, на меня ограничитель надел. Ограничитель – это такой браслет на ноге: хочешь взбрыкнуть, а не можешь – подавление воли. Даже защититься не можешь. Браслет из дешевых – любой чих принимал за неповиновение.