Эрика О'Роурке - Избранная
Люк стоял за мной, его рука нежно лежала у меня на талии. — Теперь достаточно, — сказал он хриплым голосом.
Я наклонилась вперед и коснулась ее другой щеки. Она была гладкой, без повреждение, но кожа отдавала странным синеватым оттенком. Простыня соскользнула дальше, обнажив ужасную рану на ее горле и засохшую кровь, склеившую ее волосы.
Я отпрянула назад и стала вдруг очень благодарна Люку за его присутствие.
— О Боже, — прошептала я, нащупала под простыней ее руку и была ошеломлена, насколько она была тяжелой. Ее ногти были сломаны, кончики ее пальцев окровавлены. Я никогда прежде не трогала что-то более ледяное, чем ее кожа, и попыталась согреть ее руку в своей. — Мне жаль. Мне очень жаль.
Я пыталась пошевелить ее рукой под простыней, комната была холодной, и мне казалось, нужно сделать так, чтобы она не замерзла, но вместо этого я скользнула вниз, с глухим звуком ударившись о край носилок, качалась туда сюда. Я кричала, шум разрывал меня.
Люк развернул меня и крепко прижал к груди. Но было поздно. Вид ее руки с широко расставленными пальцами, как будто протянутые в поисках помощи, навсегда врезались в мою память.
— Они убили ее, — сказал он, уткнувшись в мои волосы, слова звенели резко. — И ты была бы следующей, только ради удовольствия. Ты ничего не смогла бы сделать, чтобы предотвратить это, Мышка. Вообще ничего.
Я отступила немного назад. Врачебный халат промок от моих слез, и я пристально смотрела на пятно, ногти впивались в ладонь здоровой руки, и я надеялась, что боль могла бы помочь мне концентрироваться.
— Почему кто-то должен был сделать что-то подобное?
— Ты когда-нибудь наблюдала за кошкой и мышью? Кошка охотно играет некоторое время с мышкой.
Шок прошел, но начало тошнить. Я пыталась, проглотить кисловатый привкус, который собрался в моем рту.
Лицо Люка было напряжено; он лишь стиснул зубы, когда посмотрел мимо меня.
Что-то в его глазах вышло за грани скорби и гнева, которые я видела там раньше, что-то вроде безнадежности, которая напоминала мне о феврале с его бесконечным холодом, никогда не меняющимся серым цветом и ощущением, что солнце никогда не вернется.
Я чувствовала себя точно также.
— Кто? — спросила я. Слово оставило привкус металла на языке.
— Никто из тех, кого ты знаешь. Как я уже сказал, будет лучше, если ты все забудешь.
— Ах да, правильно! — воскликнула я. — Я просто вернусь к своей жизни и забуду о лучшей подруге, которая лежит там на столе! Никаких проблем!
Он схватил меня за плечи и встряхнул, так что мои зубы застучали друг о друга. — Здесь происходят вещи, которых ты не понимаешь. Вещи, до которых ты не доросла. Так лучше для тебя.
Я уже слышала это не один раз, и никогда это не было правдой. — Мне все равно. Объясни.
Он рассмеялся, горький древний смех. — Я не могу.
— Верити сказала тоже самое.
— Конечно. Она любила тебя. Она знала, что происходило в переходе, знала, насколько все плохо. Она заставила тебя бежать, чтобы спасти твою жизнь. Если ты теперь последуешь за тенями, это будет значить, что она погибла зря. Это было бы очень обидно.
— Итак, мне лучше сделать вид, как будто все нормально? Вряд ли. Тот кто сделал это… — я снова повернулась к столу и опустила руку на ее лоб, накрытый простыней. — Я должна их найти, чтобы они заплатили за все.
Когда я произнесла эти слова, правда проникла под кожу сквозь холод, который окутывал меня, мою кровь и кости. Тот, кто атаковал нас в переходе, погрузил в меня вихрь абсолютного ужаса, который я никогда больше не хотела почувствовать.
Но это не играло никакой роли. «Я добьюсь справедливости» — пообещала я себе, не убирая руку с простыни, так как хотела, чтобы Верити услышала меня. Это было не то, что я должна была бы сделать — надо было остаться с ней и бороться — но сейчас я могла сделать для нее только это.
Люк оттащил меня от стола. — Они сделают это. Обещаю. Но ты не можешь участвовать в этом.
«Подожди» — хотела я сказать, но он перебил меня. — Оставаться здесь — плохая идея. Они заметят твое отсутствие.
Он был прав.
Обычно я была девочкой, которую никто не замечал, но это ночь не была нормальной. Я должна была вернуться в кровать, прежде чем моя мать проснулась бы или вернулся мой дядя. Люк вывел меня наружу, и я обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на Верити.
Она спокойно и неподвижно лежала на столе, и мои колени снова подкосились, и это заставило Люка на мгновение потерять равновесие.
— Ох, дьявол, — он поднял меня, как будто я была ребенком, и вытащил меня за дверь. — Ты, однако, не хочешь облегчить мне задачу, или?
Я вспомнила о выражении лица Верити, объятое ужасом, когда говорила мне, что я должна убежать.
Я вспомнила, как она кричала, когда чернота охватила ее, и светло-красная кровь на ноже из белой кости, капает в свете уличного фонаря.
Я вспомнила, как я считала их в темном переходе, когда ее жизнь угасала. Все эти воспоминания превращались в холодный, жесткий ком внутри груди.
— Никаких шансов, — сказала я, когда Люк принес меня назад в мою комнату.
Глава 4
Мы похоронили Верити безветренным августовским утром. В районе десяти часов было уже тридцать градусов, душный, тяжелый день, который прямо-таки молил о грозе, которая ослабила бы жару и отмыла бы мир.
Солнце сурово жгло, и я могла чувствовать, как моя слишком бледная кожа становилась розовой и готовилась покрыться веснушками.
Несмотря на жару церковь была переполнена. В то время как отец Армандо пустословил о том, что нужно беспрекословно принимать Божью волю, я сняла солнечные очки и позволила взгляду скользить по собравшимся.
Казалось, как будто все знали Верити, так как здесь были девочки из школы Святой Бриджит и мальчики из нашей братской школы Святого Себастьяна.
Волейбольная команда стояла маленькой группкой, держась за руки и плача. Часть меня хотела пойти туда и встать с ними, чтобы хоть немного почувствовать себя менее одинокой, но я знала, что это чувство было иллюзией. Их не было там.
Они не видели того, что я. Они не держали Верити, не просили остаться. И они не жаждали справедливости так как я.
Были также друзья, которые жили по соседству и ходили в ту же церковь. Они стояли, одетые в черное, и обмахивались, чтобы получить больше воздуха. Маленькие, слоновой кости программки, казались на фоне их темной одежды, как моль.
Репортеры, которые уже неделю следовали за мной по пятам, шатались на наполовину-почтительном расстоянии.
Детектив Ковальски стоял с опущенной головой на краю группы и анализировал взгляды и печальный шепот, которые мелькали от него к моей семье.
