Бобби Хатчинсон - Возрождение любви
Она уговаривала себя, что рада за них, довольна, что их отношения по-прежнему чувственны, несмотря на их проблемы, но подслушанные ею интимные звуки как ничто другое подчеркивали полное одиночество ее собственного существования.
Еще долго после того, как в соседней комнате воцарилась тишина, она лежала без сна, с болью пересматривая свою жизнь.
Прошло более двух лет с тех пор, как у нее был любовник, но даже тогда они оба испытывали уверенность, что их связь носит временный характер. Для нее главным в жизни была работа, а мужчины не могли смириться с этим.
Ирония заключалась в том, что ее профессия врача заставляла ее быть причастной к самым интимным моментам жизни других людей и в то же время требовала от нее столько времени и энергии, что делала невозможной самой испытывать эти интимные моменты.
Однако она знала других врачей, у которых были мужья, жены и дети, врачей, умевших совмещать свою работу и семью.
У нее не было даже близких подруг. То, что она говорила Тони, было правдой – она испытывала трудности в отношениях с женщинами за пределами своего служебного кабинета.
О да, она уверяла себя, что на то, чтобы заводить друзей, требуется время, что когда их клиника станет достаточно процветающей, когда они с Сэмом смогут нанять еще одного врача, который помог бы им справляться с лавиной больных, тогда у нее будет время заводить друзей.
Ну что ж, быть может, она обманывает себя, быть может, она неспособна на подлинную близость как в дружбе, так и в любви.
Она ворочалась, отбрасывала простыню, потом натягивала ее обратно, ее бросало то в жар, то в холод, заснуть она не могла и только то и дело смотрела на ручные часы, лежавшие на столике у изголовья.
Должно быть, она задремала где-то после трех часов ночи, потому что проснулась от сна, который растаял сразу же, как только она открыла глаза. В комнате уже светало, и она почувствовала себя вполне выспавшейся. Она потянулась к часам. Стрелки показывали половину пятого.
Она знала, что больше уже не заснет. Пейдж вылезла из постели и стала рыться в своей сумке, пока не нашла там тренировочный костюм. Она облачилась в лифчик и трусики, потом натянула красные нейлоновые шортики и безрукавку и тихонько пробралась в ванную комнату.
Она умылась холодной водой и причесалась. После сна и жары ее волосы превратились в копну завитков, и она натянула на лоб плетеный ремешок, чтобы волосы не падали на глаза. Когда она вернется домой, надо будет подстричь их – будет легче с ними управляться.
Она спустилась по лестнице, держа в руках свои потрепанные кроссовки.
Вне дома воздух оказался холодным, но не было и дуновения ветерка. День обещал быть отличным, небо ясное, висит над ней светло-синим балдахином, а на востоке розовые и пурпурные полосы предвещали близкий рассвет. Пахло сеном.
Старый пес Амос подошел и, пока она завязывала шнурки кроссовок, лизнул ее в лицо; цыплята высыпали из курятника.
Амос, помахивая хвостом, сопровождал ее несколько сот ярдов, но потом повернул обратно.
Она оглянулась на дом, темный и тихий. Возможно, когда она вернется, Тони уже встанет, и они вместе выпьют по чашке кофе.
Она не изменила своего решения уехать сегодня же. Именно теперь Тони и Шарон, по всей видимости, нуждались в уединении. Она позвонит в клинику и потом сочинит какую-нибудь байку о срочном случае, требующем ее присутствия.
Когда она добежала до конца тропинки, у нее не осталось сомнений насчет того, в какую сторону продолжать бег.
Уже проснувшись, она знала, что должна посмотреть на круг на пшеничном поле раньше, чем Тони распашет его, и она направилась по дороге, по которой они ехали вчера вечером.
До поля было четыре или пять миль, и Пейдж побежала туда, радуясь утренней свежести, пению птиц, ощущению, что она одна в этом большом и открытом пространстве.
Дорога оказалась длиннее, чем ей казалось, и ее потная майка прилипла к спине, пока она добралась до невысокого холма, возвышавшегося над полем. Она задержалась там на минуту, перевела дыхание и глянула вниз на пшеничное поле.
По ее спине пробежала дрожь, и она зашагала по склону холма по тропинке, протянувшейся среди пшеницы, достигающей пояса. Круг притягивал ее, как магнит.
Сердце Пейдж сильно билось, когда она добежала до внешней стороны круга. На какое-то время она остановилась у этой границы, разглядывая безупречный и таинственный чертеж, прежде чем шагнуть внутрь его.
Она тут же ощутила поток энергии, который чувствовала вчера вечером. Воздух был насыщен глубоким и сильным жужжанием, которое отозвалось в ее теле. Точнее сказать, это был не звук. Это было ощущение, усиливающееся по мере того, как она шла к центру круга.
Там она остановилась, и это странное ощущение становилось все более сильным. На нее изливался свет, хотя солнце еще не взошло над горизонтом, и она, заинтригованная, посмотрела на небо.
Страх в ней начал пересиливать любопытство, однако теперь она испытывала странную легкость в голове и головокружение. Пейдж опустилась на колени, чувствуя, как острые колосья царапают голую кожу ее ног, но была не в силах встать.
Перед глазами у нее вспыхивали ослепительно красные и пурпурные круги, сливающиеся с каким-то извращенным жужжанием, которое становилось все громче.
Это должен быть восход солнца.
Она должна встать и бежать отсюда, бежать…
Она утонула в ярком, ослепительном вихре цвета, звука и энергии, в вихре настолько мощном, что сопротивляться ему было невозможно.
Она услышала, как вскрикнула, когда жужжание стало невыносимо громким, а потом мир стал серым и бесформенным.
ГЛАВА 3
Лето 1883 года в Саскачеване было настолько сухим и жарким, что урожаю поселенцев грозила опасность, что он засохнет и сгорит под палящим солнцем прерии.
Стоял уже конец августа, а дождя все еще не было. Каждый день казался жарче и суше предыдущего.
Сержант Северо-Западной Конной полиции Роберт Брюс Камерон полагал, что сегодняшний день не будет исключением. Солнце встало над горизонтом, и он ощущал жар его лучей сквозь шерсть своего алого мундира. Он еще не очень пропотел, но все-таки уже задолго до полудня был влажным. Эта военная форма не была рассчитана на удобства.
Четыре дня назад командир послал его встретить Флетчеров и благополучно доставить их в форт Баттлфорд. Теодор Флетчер приходился племянником одному из офицеров Северо-Западной Конной полиции в Оттаве, и по телеграфу передали, что их надлежит встретить, доставить в безопасности в Баттлфорд, где они собираются обосноваться.
Вчера вечером Роб нашел для лагеря овраг с ручейком. Несколько ив создавали некое подобие укрытия, и все они достаточно удобно расположились там.
Сегодня утром он разбудил их еще до рассвета, помог Теодору запрячь лошадей, и, как только все поели, они выехали на дорогу. Роб хотел доставить порученный ему груз в Баттлфорд к вечеру, чтобы им не пришлось провести еще одну ночь под открытым небом. Клара Флетчер заставляла его изрядно нервничать.
Даже на его взгляд холостяка, было очевидно, что она беременна. Молодой шотландец понятия не имел, когда чадо надумает появиться на свет, и ему совершенно не хотелось тратить время в открытой прерии на выяснение данного обстоятельства. Когда три года назад Роб вступил в Северо-Западную Конную полицию, он дал Клятву Верности. Он был готов отдать свою жизнь за правое дело, но принимать роды – это нечто совсем другое.
Он ехал верхом рядом с медленно движущимся фургоном, стараясь выглядеть и уверенным, и спокойным, отвечая на вопросы Клары о жизни в Баттлфорде и молясь про себя, чтобы колдобины, сотрясавшие фургон, не ускорили роды. Одновременно он внимательно осматривал местность.
За последнее время не было никаких инцидентов, связанных с индейцами, но держаться надо настороже.
– Скажите, сержант Камерон, в Баттлфорде есть газета?
– Да, миссис Флетчер. Мистер Лаури каждую неделю печатает саскачеванскую «Герольд»…
Уголком глаза Роб уловил в высокой траве справа от дороги ярко-красную вспышку. Он отреагировал немедленно, натянув поводья своего коня Ангуса и прикрыв собой миссис Флетчер.
– Отползите в заднюю часть фургона и ложитесь там, – тихо скомандовал он, и она, не задавая никаких вопросов, повиновалась. Теодор услышал тревогу в голосе Роба и остановил упряжку. Он спрыгнул с облучка с ружьем в руке и занял позицию за крытым фургоном.
В сухой траве не слышно было никаких звуков и не заметно никакого движения. Роб был совершенно уверен, что ни один уважающий себя индеец не оденет на себя ничего ярко-красного, если собирается устроить засаду и напасть на них. Тем не менее Роб не хотел рисковать.
Держа в руках револьвер «кольт» и пригнувшись к шее Ангуса, он осторожно тронул коня, чтобы посмотреть, что же вызвало у него тревогу.
Когда Роб подъехал ближе, он не поверил своим глазам.
