Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

Снаружи раненой медведицей ярилась и выла буря, но я ощутила себя почти в безопасности в этом невзрачном жилище. В тёмной тесноте поселился стылый и затхлый дух покинутого дома, и я спешила наполнить его своим дыханием.

Очаг почти разрушился, к тому же у меня не было при себе ни трута, ни кремня. Запалить сырой хворост не удалось бы и человеку куда как более умелому, чем я, прожившая недолгую свою жизнь — бессмысленную и пустую — в отцовском замке, так что я достигла того лишь, что до крови рассадила себе пальцы, пытаясь добыть искру.

Впору было заорать, в бешенстве топая ногами от осознания собственной никчёмности, но тогда той самой искрой вспыхнула мысль о том, что вьющийся над кронами дым послужит хорошим ориентиром для поимки одной глупой девчонки, вздумавшей посвоевольничать.

Нет, Джерард, я не навлеку на нас бед`ы! Довольно, будет с меня…

Хотела подняться, и меня тут же повело, замутило; боковым зрением я уже ничего не видела, тьма наползала к центру.

Почти утыкаясь лбом в холодный земляной пол, я старалась дышать глубоко и размеренно. Который раз за день теряла сознание? А прежде ведь и не знала, каково это, в отличие от придворных дам, взявших моду лишаться чувств по поводу и без оного — что чаще.

Но сегодня я дошла до предела, исчерпала себя… как колодец, в котором не оставили и капли воды, и тщетно опущенное ведёрко царапает по дну.

Где-то совсем близко с треском и шумом ветвей рушились деревья.

Придерживаясь за стену, я подошла к Джерарду.

С его обмётанных белых губ срывалось хриплое затруднённое дыхание, и запертое в клетке рёбер сердце металось пойманным зверем.

Без сил я опустилась на край лежанки.

Он бредил, я не понимала слов, произнесённых на его родном наречии. Почудилось моё имя.

Нет, не почудилось.

— Ангэрэт… — прошептал он, — убегай… Спасайся… Ан…Ангэ… рэт.

Нет, мой рыцарь. Хоть теперь не гони от себя. Слишком поздно. Мне уже не спастись и не убежать, отрешённо думала я, пока онемевшие пальцы соскальзывали с застёжек.

Туника алой лужицей растеклась по полу.

Ах, что сказала бы белоликая Блодвен, какими словами заклеймила бы бесстыдную падчерицу, в презрении сжав тонкие губы!

Узнай мачеха прежде, и было бы мне два пути — в монастырь да в омут.

Как будто свадьба с риагом Стэффеном показалась бы лучшим исходом…

Но теперь мне не было до всего этого никакого дела.

Джерард будто искупался в ледяной воде, а мне нечем было согреть его, только своим теплом, которого должно хватить на нас двоих.

Я прижалась к нему всем телом, стараясь не потревожить ран, хоть он едва ли бы почувствовал теперь. Если бы могла, влила бы свою кровь в его вены, но, увы, это невозможно.

И оставалось лишь надеяться и верить, что Джед выживет.

Я лежала, вздрагивая в дурнотной вязкой полудрёме от каждого вздоха Джерарда, чувствуя, как понемногу возвращается к нему тепло… по мере того, как покидает оно меня.

Мне снилось, что под ударами стихии провалилась ветхая крыша, что от трескучей молнии занялось пламя, и приютившая нас хижина превратилась в погребальный костёр, один на двоих.

Пройдёт совсем немного времени, и над нашими головами вновь зашумит молодая листва…

Двое

Мысли проходили сквозь меня, как сквозь канву — незакреплённые нити, возникая, как укол, оставляя по себе болезненно-смутное чувство. Я действовала как некое неодушевлённое существо, движимое чьей-то волей. Словно бы какая-то другая девушка, хладнокровно устремившаяся к цели, заступила моё место; это она бросила свою окровавленную одежду и обрезала косы, это она, обирала мертвецов, это она выбрала дорогу — прочь от реки, она приветствовала укрывшую нас бурю. Я сумела, достигла потаённой лесной хижины, где упала на лежанку совершенно без сил.

Я пробудилась, а скорее с немым криком вырвалась из оцепенения с гибельной мыслью, что обнимаю мертвеца.

Страх мой остался страхом, но я не знала, к которому исходу на дороге меж жизнью и смертью Джерард был ближе.

Кое-как я оделась и, шатаясь, вышла прочь. Мир окутали вечерние сумерки, гроза отошла, и в убежище нашем кое-где сквозь щели в крыше сочилась вода. Непрочный мой сон оказался проницаем для яви: и молния и огонь небесный случились взаправду. Одинокое дерево, расколовшееся и обугленное, ещё тлело, как и земля под ним. Нет дыма без огня, но без тепла и горячей воды нам было не выжить. Запалив обмотанную лоскутом ветку, я перенесла огонь в очаг, местами полуразрушенный, но по-прежнему исправно дающий тепло. Низовой ветер размётывал слабый дым.

В хижине я нашла и кое-какую утварь, попорченную временем, и в который раз возблагодарила прежних обитателей, оставивших кое-что для странников грядущего. Котёл протекал, я залепила дырку куском окаменевшего хлеба.

Осень едва перевалила на середину, и до темноты мне хватило времени отыскать воду и возвратиться обратно. Вопрос «сумею ли?» я себе не задавала. Должна была суметь.

Теперь я действовала отстранённо, не так как когда Стэффен вынимал стрелу, а я не могла унять дрожь в руках. Теперь рядом не было ни Стэффена с его лихостью и дерзкими шутками, которые нынче ох как хотелось послушать! — ни Нимуэ с её познаниями во врачевании, ни Блодвен, от одного присутствия которой веяло спокойствием. И нынешние раны были не чета той. В Джерарде я увидела всё многообразие повреждений от кровоподтёков и ссадин до сломанных рёбер, ожогов и глубоких рассечений. Уже в подземельях Тары над ним потрудились на славу.

Раны на предплечье и бедре не внушали излишних опасений, кости и сухожилия были не задеты, потому я с особым тщанием занялась теми, что могли стоить жизни. Однако впоследствии мне пришлось пожалеть о недостаточном внимании к этим «несерьёзным» увечьям и немало повозиться с той, что на ноге, которая воспалялась и дурно заживала. И всё же я не имела возможности с равным усердием заниматься всем сразу.

Я отмочила повязки, прокипятила нитки и прокалила на огне иголку — к счастью, кошель с подобными мелочами удалось сберечь при поясе. Вышивальщицей я по праву считала себя искусной, но чего стоит вышивка по бесчувственному полотну по сравнению с подобным шитьём? Распростёртое перед собою тело я упрямо представляла полотном, которое следует как можно лучше починить, чем я и занималась при свете близко поднесённого огня с одержимостью безумной швеи. Моё блио изрядно укоротилось: оно сработано было изо льна, а лён, как известно, лучшее соседство для ран.

За эту ночь я произнесла несчётное число и молитв, и языческих заклинаний, которым учила меня Нимуэ, а память сохранила их. Я мешала божественное и языческое, и не видела в том противоречия, я готова была использовать все средства, чтобы помочь Джерарду.

То была ночь наивысшего отчаяния, но отчаяния тихого, бывшего лишь в моей душе. Во мне поселилась уверенность, что, если Джед переживёт эту ночь, то будет спасён, и я не сомкнула глаз до рассвета, слушая его дыхание и не отнимая руки.

Не сразу, но в какой-то миг я поняла, что смущающие меня звуки издают птицы — не ночные птицы, разрывающие безмолвие ночи тревожным криком, но неумолчные птахи, что горазды болтать весь день напролёт. С трудом разогнувшись, я вышла за дверь. Меня трясло от бессонницы и утренней прохлады, но то было ничто по сравнению с уверенностью, что теперь борьба моя не будет напрасной.

Изгоняя сон, я умылась ледяной дождевой водой, подвязала короткие волосы лоскутком, а для защиты от холода отыскала какое-то потерявшее вид и цвет тряпьё — неясно даже, принадлежавшее мужчине или женщине. Я загодя проложила его багульником, в надежде что смолистый запах изгонит насекомых, если те там завелись. Даже не видя своего лица, я всерьёз полагала, что, пусть даже сам ард-риаг выедет навстречу, он не узнает в оборванке отшельнице свою изнеженную дочь.

Перед тем, как уйти, я позаботилась о том, чтобы огонь, столь счастливо обретённый, не угас в моё отсутствие, и уложила толстые сучья под наклоном, так, что когда прогорит нижнее, его место займёт то, что устроено выше, и так пока те не закончатся. Но я полагала возвратиться прежде. Не могла оставаться при Джерарде неотлучно, как бы того ни желала. Помощников я не имела.