Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

— Скоро на кровь соберутся волки, — неожиданно отчётливо произнёс он, приподняв дрожащие ресницы. — Я уже слышу их голод… Оставь меня, Ангэрэт, я не ходок.

— Это лучшее, что ты мог сказать! Стоило ли вообще открывать рот? А теперь заткнись и послушай меня, Джерард из Альбы, Джерард-из-под-Холмов, или откуда тебя дьявол приволок по мою душу? Я тебя не оставлю! А если не удастся сговориться с твоими серыми братцами, подпалю их хвосты! Здесь довольно мертвецов, им уже не больно, а мы ещё живы, живы и будем жить! Хорошо ли ты услышал меня, Джерард, сын Грэгори?

— Достаточно, — улыбнулся он.

Я поднялась и с торжеством отряхнула юбки.

— Ну а раз так, то лежи и не возражай мне подобным бредом. Бред тебя не извиняет. Теперь мой черёд выручать нас, а твоё дело — собраться с силами, чтоб костлявая прошла своей дорогой мимо. Пообещай мне это.

Он опустил ресницы.

— Превыше всех сокровищ земных я хочу быть с тобой, Ангэрэт.

Я подавила рыдание.

— И я хочу того же. А когда двое желают одного, никакие силы не властны им помешать.

4

Шаг.

И ещё шаг.

На подламывающихся, дрожащих ногах.

Мне доводилось видеть, как упрямо силятся подняться новорождённые жеребята, мокрые, нескладные, будто кузнечики, как разъезжаются по соломенному настилу их копытца, как они падают… но тут же поднимаются, не оставляя смешных попыток.

Теперь я сама себе напоминала такого жеребёнка.

Беспомощного, не понятно на что надеющегося жеребёнка.

В виски бьётся кровь, словно наш славный здоровяк Хэдин оборудовал кузню в моей голове и спешно выковывает с подмастерьями новые мечи к предстоящему сражению. Жар я ощущала соответствующий.

Добрый Хэдин, могучий и кряжистый, как столетний дуб, вот бы ты оказался рядом по волшебству сидхе! Поделился бы со мною силой своих привычных к молоту рук!

Сама-то я в жизни не поднимала ничего тяжелее иголки. И вот жилы звенят, как перетянутые под пальцами неумелого барда струны на арфе.

Колонны буков сменялись ельником, лес густел, чернел, землю распарывали исковерканные вывороченные корни.

Путь становился всё трудней, взгорки чередовались с яминами, на дне которых стояла жидкая грязь. Башмаки скользили по размокшей земле, прелой хвое; истомлённое сознание молчало, его не доставало даже на то, чтобы выбирать наиболее ровную дорогу.

Всякий раз, начиная подъём на следующий пригорок, я думала, что это — последний, что моих сил не хватит взобраться даже на этот невысокий холмик, который, казалось, разросся до исполинских размеров, недостижимый, как вершины прибрежных гор.

Надрываясь, я плелась сквозь чащу, почти выдирая руки из суставов.

Ничего, выдержу. Непременно выдержу.

Иначе и быть не может…

Задетая ненароком ветка распрямилась и плетью хлестнула по лицу, я не могла от неё заслониться — не до того. Лопнула кожа, с подбородка часто закапала кровь.

«Наверняка останется шрам!» — запаниковала прежняя Ангэрэт, подумывая о том, чтобы заплакать.

Сегодняшняя Ангэрэт лишь сильнее сжала зубы: «Ну и пусть!»

Левая половина лица при каждой невольной гримасе отзывалась теперь пульсирующей болью.

Пустяки. Так даже лучше — боль обережёт от потери сознания.

По крайней мере, я очень надеюсь на это.

Только не останавливаться. Нельзя, ни на миг, как бы сильно ни хотелось перевести дух. Это самообман. Я попросту не сумею больше двигаться.

И не оборачиваться! Мне было страшно посмотреть назад, словно героине какой-нибудь страшной легенды.

Конечно, я понимала, что не увижу за спиной невообразимых чудовищ и не стану жертвой колдовского проклятья.

Мой страх был сильней, глубже… и реальней. Он заставлял забывать о боли, терзающей всё тело, о полуобморочной усталости, о самой себе, наконец.

Потому что мне всё стало вдруг безразлично в сравнении с тем, что я сыщу в себе смелость обернуться… а Джерард уже не дышит.

Я запрещала себе даже помыслить о таком (вполне вероятном, если уж по чести) исходе. И продолжала с безгласным упрямством тащить за собою подобие неуклюжей, наспех состряпанной из копий, плащей и веток волокуши.

И некого было, кроме себя самой, обвинять в упущенной возможности облегчить своё положение. Ведь мне всё же удалось отыскать неподалёку и в порыве безрассудной храбрости поймать под уздцы уцелевшую лошадь. От надорванной подпруги седло съехало набок, кобыла дрожала всей шкурой и пятилась, но я сумела запрячь её и даже стронуть с места, прилагая все усилия и терпение, чтобы направить, хоть вовсе не будучи уверенной в выбранном направлении.

Изначально — на одном лишь полусознательном-полуживотном стремлении убраться как можно дальше от того проклятого места, где произошла стычка.

Затем, когда взамен клокочущему в венах возбуждению вернулась способность мыслить сколько-нибудь связно, я обнаружила, что какое-то время двигалась вовсе не в сторону туата риага Айолина ап Оуина, двоюродного брата моего отца.

Там, на границе его земель, меня должен встречать выехавший навстречу жених со своими людьми.

Именно туда я обязана была стремиться, если бы хотела исполнить волю отца.

Всей душой я стремилась ко владениям деда по матери, риага Гвинфора. Я верю — он не выдаст. А дальше… Не знаю.

Сотканные из плотного мохнатого войлока тучи уже давно занавесили небо. Даже под относительной защитой деревьев настигали свирепые порывы ветра. Свой изодранный на перевязку плащ я нарочно оставила на той поляне, оставшись лишь в нижней тунике и блио*, и пробирающий всё тело озноб заставил пожалеть об опрометчивом поступке. Но на светло-голубой ткани дорогой и легко узнаваемой вещицы выразительно багровели пятна крови — никак не меньше пинты — а кто возьмётся утверждать, что пролилась она не из моих ран?

А чтобы укрепить подозрения в трагической кончине высокородной невесты, без особых сожалений откромсала ножом волосы — выше плеч, и идущей кругом голове сразу стало легче. Золотые пряди разлетелись по поляне, запутались в кустарнике.

При всём желании я не могла предоставить более весомые доказательства собственной гибели, руки и ноги мне ещё пригодятся.

Обо всём прочем должны позаботиться серые хищники, ветер уже доносит отзвуки перекликающегося воя. Мои защитники славно постарались, чтобы волки не остались голодны в этот день… Пускай и они потрудятся на совесть, растаскивая человеческие косточки.

Низкое небо разрыдалось косым хлёстким дождём. Как нельзя кстати — смоет следы и собьёт нюх пущенным по следу собакам. Шансы на то, что отец не отыщет меня, существенно возросли. И почему мне так привычно ощущать себя в шкуре беглянки?

И тогда уже совсем приближённо раздалась особенно протяжная волчья рулада. И дрожащая кобыла, моя удача, моё спасение, заржала, почти издала вопль, как человек, утерявший от страха рассудок, — и прянула вбок, обрывая неумело привязанные постромки.

Нить мыслей порвалась, когда, поскользнувшись на смоченной ливнем прошлогодней листве, я с размаху грянулась оземь, едва не вышибив дух.

Вырывала пучки жухлой травы и плакала злыми слезами бессилия, распластанная, как лягушка под ступнёй, понимая, что не в состоянии подняться.

Топкая почва была точно лёд, приложенный к раскалённому лбу, к рассечённой щеке. Слёзы скатывались по виску и утекали в сырую землю. Я разлепила ресницы — и грозовое зарево высветило очертания вросшей в землю хижины.

С четвёртой попытки я сумела привстать, опираясь на ладони, и почти ползком потащилась в сторону хибары, которая была для меня теперь краше всех сказочных замков.

С зазеленевшей крышей и покрытыми мхом стенами её мудрено было разглядеть, даже зная, что ищешь. Время почти превратило хижину в то, чем она являлась когда-то — частью леса. Стоило исчезнуть человеку, и природа возвращала отнятое.

Ниспосланное свыше пристанище, похоже, было необитаемо уже не первый год.

Кое-как прикрыв рассохшуюся от времени дверь, я волоком дотащила Джерарда до некоторого подобия низкой лежанки, с радостью обнаружив на ней изрядно траченные молью, но всё ещё вполне пригодные шкуры.