Красная Шкапочка - Жнецы Страданий
— Учу и наказываю я так, как каждый из них выдюжить может, — огрызнулся некромант. — Нечего из меня самодура лепить. Без тебя все понимаю. А ты Нэд, зря убивался по девке, не сигани она с башни, неизвестно сколько бы еще дурак мой, как теля глупое трясся. Целителей у нас полно. А вот некромантов — по пальцам.
— Ну и что? Сильный он? — умерил гнев Нэд.
— Да уж посильнее дуры этой.
Глава удовлетворенно хмыкнул и тут обратил свой взор на Ихтора:
— А ты-то чего с ним поперся? Не спалось что ли? — смотритель все еще хоть излить желчь, что разъедала его хуже отравы.
— Поспишь тут, — фыркнул Ихтор. — Как бы они каменоломни нашли, а? Я чуть не целый оборот балаган пред ними ломал, чтобы доверили путь указать. Одну дуру потеряли. Не хватало только, чтобы следом еще двое сгинули. Да и кто бы их выпустил-то одних да еще и с телом?
— Верно. Никто. Привели бы ко мне. И обоих бы ждало наказание. Много вы воли взяли.
Нэд пожевал губами. По всему выходило, что двое креффов наплевали на его запрет. Мало того, еще и послушникам позволили наплевать.
— Глава, — Ихтор покачал головой. — Ты слишком гневлив и поспешен. Ты в своем недовольстве не зришь очевидного. Донатос знал, что из смерти девчонки можно извлечь пользу. Да и я тебе напоминал: негоже мага отдавать под нож, как скотину. Ясно было, как белый день, что выученики попытаются подругу упокоить. К чему им было мешать? А урок оба получили знатный. И все же в твоей воле наказать нас за самоуправство, как решишь.
Смотритель слушал эту спокойную речь и молчал. Он знал свою вспыльчивость, как знал и то, что креффы давно подладились под нее. Но покамест не было случая всерьез кого-то наказывать. Однако и без внимания их непослушание оставлять было нельзя.
— Донатос, из Щьерки нынче сорока была. Навь там объявилась. Хотел я Лашту отправить со старшим его. Но, коли у тебя такой выкормыш справный, езжайте-ка. Ему теперь самое время к науке припасть.
Некромант с каменным лицом выслушал главу. Да уж. Отмерил наказаньице. Ну, а что ж теперь? Нэд всегда с выдумкой был.
— Ихтор, — глава оборотился к целителю, который внимал ему с кротким смирением. — Чего рожу такую скроил, будто от баб зарок дал? Заруби себе на носу — до голодника, чтобы на глаза мне не попадался даже. Как ты смолоду себе на уме был, так и остался. Все исподтишка. А чтобы от скуки не помереть, займись, вон, южной кладовой. По весне обозы поедут, а у вас сам Встрешник ногу сломит, развели бардак.
Донатос с сожалением посмотрел на лекаря. Будет теперь целый месяц перебирать да описывать горшки с мазями, склянки с притирками и мешки с травами.
Впрочем крефф лекарей безропотно выслушал смотрителя и спросил:
— Могу я взять себе помощника?
— Обойдешься.
Маг вздохнул. При мысли о том, что он будет сидеть один в царстве сушеницы, взваров и зелий, вдыхать запах трав и думать о ней, захотелось взвыть. Глава и подумать не мог, насколько жестокое наказание отмерил креффу. А, может, перестать терзаться? Сколько еще таких девок будет, Хранители только знают, а сердце, сердце глупое хоть и встрепенулось, но все одно — понемногу затихнет. Нечего ему вздрагивать и болеть. Прошло и прошло.
Тем временем Глава собрался было уже идти и тут увидел за спиной целителя растерянно переминающуюся Лесану, про которую креффы совсем забыли. Девушка приплелась в Цитадель самой последней и теперь терпеливо ждала, когда гнев главы обрушится и на ее взмокшую под жаркой шапкой голову.
— А, девка! Вот про тебя-то я и забыл! Тебя, голуба, остается только выдрать так, чтобы на всю жизнь запомнила, как старшего в дому ослушиваться! Второго Клесха я тут не потерплю!
— Окстись, Нэд, — вдруг промолвил Донатос. — Чего теперь на девку вымещаться-то?
Выученица вскинула глаза на колдуна — чего еще вздумал заступаться? Не к добру он решил милость свою явить, ой, не к добру. Злость с Лесаны сошла, как шелуха, и девушке вдруг стало страшно. Лишь теперь поняла она, что напал в лесу не на выученика. Это тебе не Фебра по земле протащить. Руку на креффа подняла. Да не просто подняла, а едва дух не вышибла. И не просто на креффа. На Донатоса, который один был страшнее всех вместе взятых. С осознанием этого шевельнулся в душе страх. Потому что поняла девушка, что она — всего лишь послушница — беспомощная, беззащитная, а ворог ее лютый — наставник. И в его власти сделать жизнь ее до возвращения Клесха самой настоящей пыткой. Да и Клесх-то, когда вернется, порадуется ли такому обороту?
Колдун смотрел в лицо послушнице и угадывал мысли, мелькающие в ее глазах. И от этого его собственные глаза вспыхивали торжеством и предвкушением… Хранители, не даст он ей теперь жизни! И страх упругим комком шевельнулся в животе — тяжелый, обжигающий.
— Вымещаться? — переспросил Глава, надеясь, что ослышался.
— А то нет? — ничуть не испугался Донатос. — Ну засекут ее сейчас и чего? Разве только тебе легче станет. Вот только, сколько ее тут уже пороли? Первое чему послушников учат — боли не бояться. Девка давно к ней привыкла. Ну, выпорешь ты ее, раны целители заживят, да и только. Она ж знала, на что она шла, и готова кару нести.
— Так то ежели заживят! — усмехнулся старший крефф.
— Ну, а коли не заживят, почитай месяц в горячке проваляется, — поддержал некроманта Ихтор.
Глава обвел мужчин тяжелым взглядом и вкрадчиво спросил:
— Не много ли вы, соколы мои, воли взяли? Может вас за языки подвесить да тоже выпороть?
— Ну спасибо, что хоть за языки… — усмехнулся Донатос. — Наказать девку надо, только она не первогодка, ее столбом уже не запугать.
— Значит, пока в каземат на хлеб и воду, а дальше разберемся, — спокойно ответил Нэд.
Лесана угрюмо побрела в сторону подземелий. На душе было погано. Уж лучше бы смотритель сразу сказал, какая ее кара будет, чем теперь ждать, гадать да томиться. Сам того не зная, Нэд повесил на девушку куда более тяжкую кару — ожидание. Которое, как известно, иногда страшнее даже самой смерти.
* * *— Лесанка! Лесанка!
Выученица Клесха открыла глаза и с удивлением прислушалась к черной тишине. Ей показалось, будто она задремала и этот громкий шепот был всего лишь отголоском сна. Вот только задремлешь тут пожалуй — в такой холодище.
Девушка сидела, сжавшись в комочек на деревянном топчане, прикрытом толстым слоем прелой соломы.
В каземате было темно и холодно. Так холодно, как бывает холодно только под землей — зябкая дрожь пробирала до костей, и хотя узница зарылась в солому, согреться не получалось. Холод тянулся от стен, забирался под рубаху, прилипал к коже, заставляя ее покрываться мурашками. Даже зубы и те уже отстукивали дробь. Куртку и шапку у девушки отобрали и теперь она с тоской думала о том, как тепло ей было в зимнем лесу, когда несли хоронить Айлишу, как валил пар из распахнутой одежи, от горячего тела.
