Путешествие Иранон (СИ) - Альсури Мелисса
Я видела только смерть и разложение. Ни капли магии, ни тени былой славы, только бесконечная, всепоглощающая энтропия. Словно пожирающая мир болезнь.
С огромным трудом я смогла вырастить виноград, чтобы у меня была хоть какая-то еда в пути. Открыть дверь и уж тем более выйти на улицу казалось невозможным, нереальным, ибо за моей единственной баррикадой я ощущала нечто, что жаждало забрать и мою жизнь, словно я была спрятанным, неприкасаемым источником среди огромной выжженной пустыни. В единственный раз, когда я, достигнув настоящего зеленого и еще живого леса, попыталась набрать воды, родник пах настолько скверно, что я не решилась даже просто попробовать его, казалось бы, живительную влагу. В ту же ночь я с ужасом увидела, как деревья этого леса светятся, а их ветви колыхаются в разные стороны в совершенно безветренную погоду.
Мне пришлось так выживать до самого Лайрэ, минуя еще и Анар, зато до границ Целестии оставалось доехать совсем немного, и смерть, преследовавшая меня от границ оборотней, отступила. Запоздало я осознала, почему Сверр был так жесток. Если нечто, захватывающее города эльфов, пришло и к нему на родину, пока лишь первыми весточками отмечая свое присутствие, то мор и потеря магии это самые безобидное, что могут испытать на себе двуликие. По-хорошему, им бы бежать, бежать куда глаза глядят, хоть к югу, хоть в иные страны, но для этого опять же нужны ресурсы, силы и еда, которой может не хватить для переселения целого региона.
В конце концов, нельзя забывать, что они даже не представляют, с чем могут столкнуться и во что превратятся их близкие совсем скоро. Сверр надеялся, что у них есть возможность пережить эту беду, не зная, что, притаскивая рабов из захваченных городов, они еще больше существ обрекали на гибель.
Иранон?
Боже, Мундус, ты снова здесь.
Постыдно расплакавшись у подъезда к Лайрэ, я долго не могла успокоиться, умоляя попутчика поговорить со мной еще хотя бы о чем-то. Вынужденное одиночество в пути было похоже на пытку. Никто не мог мне помочь, и даже подбодрить себя было нечем. Я жила на голом упрямстве и травах, стараясь растягивать один кипяченный чайник воды как можно дольше, чтобы не пришлось брать ту, что пахла как разложившийся труп.
Иранон, прошу не плачь.
Я не могу, знаешь, как было страшно, я одна, совсем одна, а вокруг лишь мертвецы, иссохшие тела, незнамо как шевелящиеся в полутьме. Пожалуйста, не замолкай, не молчи, расскажи еще что-нибудь, о снах, о мире раньше, да хоть поругай, но не оставляй меня, прошу тебя.
О, бездна, прости, прости, я правда не желал пропадать. Бедная Иранон. Возьми часть своей магии и воссоздай мое тело, хотя бы ненадолго, я попытаюсь тебе помочь.
Послушно цапнув край рога, трясущимися руками я заправила трубку и раскурила ее, вновь собирая из дыма образ своего бога. Не желая привлекать внимание его обликом из покинутого храма, я создала тот, что был на рынке Кадата. На миг показалось, что это время было безумно давно, в какой-то иной жизни, где я могла себя чувствовать счастливой, живой в конце концов.
Теплые руки обняли меня, прижав к груди. Нос защекотал запах солнечного, жаркого лета и луга, продуваемого соленым ветром.
— Моя бедная путешественница, пришлось же тебе натерпеться.
— Угу.
— Не плачь, всё будет хорошо, я помогу, не переживай. Я все силы, какие могу, соберу, только не плачь, умоляю.
— Угу.
Кивая, словно болванчик, я хотела было собраться с силами и честно сказать, что я обязательно со всем справлюсь, но на глаза опять навернулись слезы. Уткнувшись в плечо Мундуса, я разрыдалась еще сильнее прежнего, наконец-то ощущая, что стянувшие все жилы страх и напряжение уходят, отпуская мои измученные поездкой нервы.
Лайрэ оказался красивым городом, именно таким, как рассказывали в сказках. С ажурными окнами, украшенными кованными цветами, с аккуратными, симпатичными домами, жмущимися к большим стволам деревьев, с многоуровневыми улочками, уходящими куда-то к раскидистым зеленым кронам. Здешняя вода была вкусной, жизнь еще била ключом, но какой-то странный, пугающий налет всё равно чувствовался, словно жители ощущали отголоски того мора, из которого я чудом выбралась, и оттого обходили меня стороной. Помимо этого, они нечасто прогуливались по паркам и аллеям, коих в Лайрэ было очень много, не пытались завязать разговор, не разговаривали друг с другом на улицах, а на их лицах не было и тени довольства, словно они мысленно ждали чего-то плохого.
Мне показалось это странным, безумно странным, но я не могла осудить эльфов за пугливость или излишнюю настороженность. На их месте я бы вообще перестала пускать кого-то с той, отравленной стороны леса, чтобы город, запрятанный посреди древнего леса, продолжал существовать как можно дольше, защищая и радуя своих жителей.
Мы остановились недалеко от рыночной площади, возле заброшенного, обросшего плющом дома. Мундус, экономя мои невеликие силы, научился существовать так, чтобы для его тела требовался минимум магии и моих вложений. Скудная энергия эльфийских земель также пошла ему на пользу, добавляя свой скромный вклад в мою жизнь. Посоветовавшись, мы решили задержаться Лайрэ подольше, чтобы я успела отойти от нелегкой поездки, закупить как можно больше провизии и, может быть, если повезет, продать немного песка для дальнейшего пути.
Первую неделю отдыха главной моей задачей была еда. Мундус ревностно следил за моим питанием и при любом удобном случае вкладывал в руки чего-нибудь пожевать, будь то фрукты, кусок хлеба с сыром или булка из ближайшей пекарни. Вместе с ними обычно полагалась кружка с отваров от кашля, после которого в груди становилось непривычно щекотно, а с короткими приступами отходили остатки пыли, осевшей в моих легких. Несмотря на мои попытки закрыться от серого марева в пути, подобие пепла осело на доме и вещах внутри, но прибраться самой мне не дали. Мундус нашел для меня на рынке полосатый простенький гамак и, натянув его между двух стволов молодого ясеня, строго приказал спать в нем, пользуясь теплыми летними ночами. Сам он планомерно вытаскивал вещи из дома и целыми днями сортировал, стирал и вычищал, чтобы ни в едином кусочке ткани, бумаги и щели на полу не осталось порошка мертвых земель. Мне на это позволили только смотреть и ни в коем случае не перечить, даже если вещь, по мнению Мундуса, нужно было выкинуть, как что-то безнадежно испорченное.
— Я надеюсь, хотя бы белье мое можно будет самой постирать.
Накрывшись легкой простыней, я высунула нос из гамака и отпила немного чая. Попутчик, вылив очередной таз воды, выпрямился, собирая выбившиеся рыжие пряди под ленту.
— С чего вдруг такая скромность?
— Ну… это… так нельзя.
— Будто я там чего-то не знаю. Я с тобой не первый десяток лет живу.
— Всё равно… нехорошо это, когда бог чужие трусы стирает, не божественное это дело…
Мундус выгнул бровь и поставил руки в бока, с интересом наблюдая за мной. Стыдясь еще сильнее, я вжала голову в плечи и отгородилась простыней, чувствуя, как начали пылать щеки.
— Будет тут меня какая-то смертная пигалица поучать, каким делом мне заниматься. Иранон, даже я иногда не представляю, что за бардак в твоей голове твориться. По-твоему, если я бы был обычным человеком, то имел полное право разбирать твою одежду?
— Ну… нет…
— А девушкой?
— Не знаю…
— А то, что каждого из вас я когда-то из собственной плоти вылепил, по своему образу и подобию, тебя не смущает?
— Это другое.
— Конечно-конечно, другое, как же. Деми, сходи, набери еще воды, нечего прохлаждаться, еду отработать надо. Мне еще ящики сегодня перемывать.
Демон недовольно фыркнул. От ярких солнечных лучей он прятался под домиком, приняв облик пса и лениво наблюдая за Мундусом. Свою оплату пути он уже получил и, пользуясь случаем, отдыхал бы в волю, едва ли не прирастая к земле, но попутчик то и дело теребил Деми, ловко назначив собаку водоносом.
