Пламя в тумане - Рене Ахдие

Когда ее взгляд смягчился, Оками понял, что совершил еще одну ошибку.

Но он не хотел брать свои слова назад.

Без сомнения, она была странной. Сводящей с ума. Силой, которая набирает мощь и с которой нужно считаться. И он ценил это – как она и потребовала от него ранее.

В этот момент Оками понял, что у него большие проблемы.

И все из-за одной удивительно странной девушки.

Лес крови и огня

Кэнсин проснулся рывком. Его грудь вздымалась, пока он пытался вдохнуть. Земля под ним была мокрой, трава под кончиками пальцев обуглилась. Медь и пепел покрывали его язык.

Он сел и схватился за пульсирующую голову. Посмотрев на свои пальцы, он увидел, что те покрыты засохшей кровью. Страх скрутил его позвоночник.

Он огляделся.

Кровь была не его.

Нет. Это невозможно. Этого просто не могло быть. Он не мог сделать – и никогда бы не сделал – это.

Кэнсин попытался вызвать образ последнего, что он помнил.

Крики. Гневный обмен словами. Отказ от сотрудничества. Угрозы, посыпавшиеся с двух сторон. Вспышки крови, дыма и огня, их источники туманны и неясны.

Злость. Неконтролируемая ярость, вырвавшаяся из его груди, льющаяся с его губ, хлещущая воздух вокруг него.

Его грудь снова поднялась. Пошатываясь, Кэнсин поднялся на ноги, волоча клинок по обугленным остаткам того, что когда-то было высокой травой на опушке леса. Настолько высокой и стройной, что она сгибалась и качалась на ветру. Канэ ждал его на том же месте, где Кэнсин оставил его в последний раз. Боевой конь все еще был привязан к стволу дерева на окраине поляны. Даже не удосужившись вытереть кровавые пятна с катаны, Кэнсин вложил меч в ножны и с трудом запрыгнул в седло.

Голову как будто раскололи пополам, а затем сшили воедино. Кэнсин снова поднял руки перед глазами.

Не его кровь. Но все же его боль.

Он не понимал, что произошло. Не мог понять, что могло заставить кого-то совершить такие зверства. Эхо крика наполнило его уши, заглушив все остальное. Кроме обещания грядущих мучений.

Кэнсин зажмурил глаза.

Это был не он. Он этого не делал.

Он бы никогда этого не сделал.

* * *

В тени кустов терновника неподалеку призрачная серая лиса наблюдала, как Хаттори Кэнсин подошел к своей лошади. Наблюдала, как он с ужасом рассматривал свои окровавленные руки.

Лиса улыбнулась, как мошенница, ее глаза потеплели до желтого, а затем почернели. Она дождалась, пока Дракон Кая не уедет с поляны.

Затем исчезла в вихре дыма.

На ее месте расцвел черный цветок, его сердцевина пульсировала, как бьющееся сердце.

Отбивая предупреждение.

Или, может быть, сообщение.

Кровавая резня

Оказалось, что Рэн – ее первый и самый прилежный мучитель – был также, возможно, одним из лучших певцов, которых Марико встречала в жизни.

Она осознала это только в последние несколько мгновений. И это потрясло ее. Заставило ее ценить многие прелести жизни. Когда они ехали с Черным кланом к стоянке, где Марико впервые встретила их, кузнец Харуки начал петь. Напрасно она хотела присоединиться к ним, тем более что впервые за три недели ее пребывания в их лагере они взяли ее с собой на стоянку на опушке леса. Периодически многие из них уходили вместе ночью, возвращаясь грубыми и пьяными.

Напоминая Марико о ее месте, которого никогда не было среди них.

До сегодняшнего дня.

Песня Харуки была сладкой балладой о любви, с легкими куплетами, поощряющими импровизацию. По мере того как к нему присоединялись все новые люди, мелодия становилась все более непристойной. Их голоса становились все грубее.

Когда Ёси запел о пышных грудях, Марико быстро погнала своего скакуна вперед – за пределы слышимости, – чтобы ее не заставили петь следующий куплет. Может быть, она и притворяется парнем, но она совершенно не была уверена в том, о чем парни хотели бы петь, когда дело касалось слабого пола.

Голые женщины? Безусловно.

Но что именно привлекательного было в женской наготе? Это же просто тело. Форма. Судно. Поистине, для нее это была загадка. Грудь – это же просто грудь, разве нет? Самым завораживающим в любой женщине должен быть ее разум, разве не так?

«Разумеется нет».

Марико чуть не застонала, когда услышала безошибочный щелчок языка Оками рядом с собой. Он замедлил своего боевого коня, чтобы соответствовать ее темпу. И наклонился ближе.

– Тебе разве не нравится песня, Такэо? – поддразнил он. Сегодня Волк был в прекрасном настроении. На мгновение Марико задумалась, а какое у него мнение на этот счет? И чего ей может стоить эта уловка.

А потом решила, что это неважно.

– Думаю, тебе она гораздо больше нравится, чем мне, Цунэоки, – ухмыльнулась она.

Краем глаза Марико поймала изгиб его губы. Хитрая улыбка, разбитая шрамом.

– Это подтверждение моих навыков? – спросил Оками тихим голосом, его глаза блеснули. От многозначительности его слов кровь поднялась к ее шее. Позади них солнце медленно уходило в закат, тьма тянулась к нему из-за горизонта. И Марико внезапно вспомнила. Как ночное небо точно так же затемняло и слова. Наполняло их скрытым смыслом.

То, что было невинным замечанием, вдруг стало запретным из-за всего одного взгляда.

Обжигающее тепло прикосновения Оками той ночью возле горячих источников. Огонь, который выжег ее вены.

Марико быстро качнула головой.

– Это скорее свидетельство твоей нелепости.

– Как жестоко, – цокнул он. – Ведь все, к чему я стремлюсь каждый день, – это убедить свою тень, что я достоин ее преследования.

Она взглянула на длинный тонкий силуэт, тянущийся за его спиной. Тень выглядела неровной и неуверенной. Подходящей ему.

– Возможно, тебе стоит стараться больше.

– Неужели так сложно сказать что-то приятное? Хотя бы один раз.

– Я скажу, – просто сказала она, – как только ты покажешь мне как.

Он рассмеялся.

Теперь они были далеко впереди других мужчин. Ехали бок о бок.

Ронин и переодетая девушка-воин.

Марико хотела бы ненавидеть Оками. Но память услужливо подкидывала ей воспоминания о его руках, перебирающих ее волосы. О его глазах, когда он улыбался. Как весь его внешний вид смягчался, когда он хотел этого. Когда он был прав.

Оками был сплошной загадкой. Юноша без чести, который, тем не менее, совершал благородные поступки. Например, спас Марико, когда он мог просто бросить ее на произвол судьбы. Или остался, чтобы передать деньги пожилой женщине, когда должен был бежать из столицы. Или, например, сохранил ее