Три седьмицы до костра - Ефимия Летова
Тем временем число больных росло. Глядя в их лица, изможденные, раскрасневшиеся, горячие, скривившиеся от боли, у кого-то наблюдая судороги и пенистую слюну, текущую из уголка воспаленного рта, я содрогалась от страха. За семью. За Вилора. Просто так.
Оказавшись рядом с домом Вада и Сани, я зашла к ним. Сестра спала, Вад что-то строгал на заднем дворе, положив небрежно замотанную в одеяло Ниту в самодельную выносную люльку. Я перебросилась с ним парой ничего не значащих фраз, с трудом выжав их из себя, погладила племянницу по белокурой головке. Тяжесть на душе не проходила. Тревога, тягостное, тоскливое ожидание неизбежной беды.
Домой я возвращалась под утро. Тама довела меня до развилки и ушла к себе — до следующего полудня, прямая, как ветка, будто и не уставшая вовсе, даже несмотря на свой преклонный возраст. Мне оставалось лишь завистливо вздохнуть.
Усталость пьянила, тьма, словно высохшая, выгоревшая внутри, отдавалась во рту горьковатым желчным привкусом. С новолуния прошло только пять дней. Я не хотела об этом думать, но невольно считала оставшиеся до следующего дни. Остановилась перед своим домом, растягивая время возвращения, несмотря на усталость.
Одно тянет за собой другое. У меня должна была быть простая и обычная жизнь. Все это какая-то страшная ошибка. Ладони саднило, голова кружилась, а предрассветное небо, серебристо-розоватое, казалось, смотрело с сочувствием.
Я остановилась у колодца, заглянула внутрь, словно пытаясь разглядеть свое отражение — безуспешно, конечно. Провела пальцами по пылающим губам, отгоняя непрошенные жаркие воспоминания.
Может быть, единственные, которые будут в моей жизни. Стоит ли так уж сожалеть о них?
Чьи-то руки ложатся мне на плечи — выбившаяся из сил тьма пропустила подошедшего. Или не почувствовала ввиду отсутствия угрозы? Мне не было нужды оборачиваться, я сложила голову ему на плечо, слезы набежали на глаза — и отступили.
— Почему ты здесь? Почему не спишь?
— В деревню пришел мор, — отвечать на вопрос я не стала. — Как ты смог вернуться?
— У меня есть разрешение.
— Кто его тебе подписал?
— Я сам себе его подписал.
Я обернулась и уставилась в глаза Вилора.
— Что с ласом Иститором?
— Герих уже на Небе, Тая. Я не успел приехать.
…Не нужна была тьма, чтобы почувствовать невыносимую, глубоко угнездившуюся боль в его словах.
— Расскажи, что произошло.
— Семья одной из, — Вилор сглотнул. — Казненных женщин. Покушение, два выстрела в упор. Он никогда не заботился об охране, ходил по городу, словно обычный человек.
"Служителю неба, заботящемуся о своем народе, а не сжигающему его, нет нужды заводить охранников", — хотела сказать я, но промолчала.
— Когда я приехал, он еще дышал, но в сознание так и не пришел. Его больше нет, Тая. Я всю жизнь так стремился быть свободным, и вот его больше нет, и никогда уже не будет. Я не чувствую тоску или горечь потери, Тая… Я чувствую пустоту. Безмерную пустоту. А в городе свирепствует мор, невозможно устроить нормальные похороны… Люди боятся, очень боятся, Тая. Болезни, смерти, тьмы.
— Почему тьмы? — вырвалось у меня, и я прикусила язык, но сказанного — не воротишь.
— Люди уверены, что мор вызвали приспешники тьмы. Потому что больные тяготятся светом. Потому что столь стремительная и сильная эпидемия не могла зародиться под Светлым Небом.
— А что думаешь ты?
Вилор словно оборвал сам себя.
— Какая разница, что я сейчас думаю? Необходимо сделать все возможное, чтобы жертв было меньше. Я оставил кое-какие распоряжения в связи с отъездом сюда, но… людям нужен новый служитель Неба.
— И кто же им станет? — я спросила, глядя, как бледно-розовая полоса на небе постепенно приобретает малиновый оттенок. Спросила просто для того, чтобы прервать затянувшееся молчание — мне не было нужды в ответе, я и так его знала.
— Герих оставил завещание…
— Которое должен утвердить король…
— Которое король уже утвердил, еще несколько седьмиц назад.
Мы снова посмотрели друг на друга. Вилор отвел взгляд первым.
— Ты будешь достойным, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал и не срывался. — Я верю, ты справишься. Почему ты… приехал тогда? У тебя, вероятно, немало дел.
— Просто непаханное поле.
— Ты не должен был приезжать.
— Не должен.
— Но ты приехал.
Вилор сдавил мои плечи сильнее.
— Да. Официально я вступаю в должность через три с половиной седьмицы.
— Три седьмицы, — повторила я. Малиновое марево ширилось, гадко скалилось с высоты.
Глава 30
Тама снова заходит за мной в полдень. Родители да еще теперь и братья в молчании провожают нас взглядами. Что они думают? Переживают за меня, осуждают "отрыв" от семьи и тесное общение со странной знахаркой, тревожатся за будущее?.. Я не знаю. И думать об этом нет ни сил, ни времени.
Заболевших людей все больше. Все больше достаточно близких, знакомых людей, словно невидимая петля все туже затягивается вокруг горла. Мне уже нет дела до соседских взглядов и пересудов, праздные мысли о том, как я буду здесь потом жить, отступили вместе с неверием в это самое "потом". Смогу ли я? Хватит ли сил? Успею ли?
К вечеру тьма сдувается, как кузнечные меха, но одновременно — я это чувствую — становится сильнее, искусней. Уже в полной темноте Тама, откуда-то безошибочно знающая, где нас больше всего ждут, приводит меня в просторную и тёплую избу семейства Гойбов.
С тех пор как по причине пошатнувшегося душевного здоровья Теддера Гойба наш брак с ним стал невозможным, я ни разу не оказывалась настолько близко с его родителями. Лицом к лицу, глаза в глаза. Конечно, мы пересекались в лавке, во дворе у Вилора во время его служительских речей и прочее, но все это было не то, не то, что сейчас, когда отец Теда, лас Горин, мой неслучившийся свёкор, открыл нам дверь и замер в проходе, осунувшийся, усталый и старый, с посеревшим от бессонницы, тревог и возраста лицом.
Винит ли он меня в произошедшем с сыном? Никакого повода, никаких доказательств моего воздействия на него не было, и все же по лицу мужчины я видела — винит. Знает что-то или просто чувствует.
Да что там говорить, и сама себя винила. Я так и
