Незваный гость - Коростышевская Татьяна Георгиевна

Это было приятно. Вот! Почти посторонний Волков уверен, а друзья-коллеги сомневаются, на помощь мне Эльдара присылают.

Видимо, от приятности я даже не вспомнила, какой этот Григорий Ильич подлый человек. Дура!

— Евангелина Романовна, — обрадовался Хрущ моему возвращению, — госпожа Мишкина имеет что сказать.

Мадам, сидевшая на стуле сгорбившись, подняла пустой взгляд.

— Признаюсь. Я толстуху убила от жгучей ревности.

Зелья своего принять успела? Похоже. Зрачки огромные, рот на сторону съехал… Клавка у порога прятала глаза. Хрущ похлопал себя по нагрудному карману:

— Раз все так чудесно сладилось, позвольте откланяться. Елена Николаевна, горе-то какое! Сергей Павлович как расстроится.

— Сережа? — Мишкина визгливо рассмеялась. — Я же сказала, нет его! Эта туша моего Сереженьку ухайдокала! Из-за денег!

— Полно-полно, — отмахнулся Хрущ. — Какие еще деньги? Это тебя, Маня, от зелья твоего фантазии разобрали. Опиумщица она, Евангелина Романовна, последний ум в дыму растеряла. Но вы ножичек все-таки отыщите, без ножичка все признания на тот же бред списать можно, это я вам как адвокат говорю.

Он раскланялся, мадам продолжала хохотать, вскоре смех перешел в истерику, пришлось хлестать по щекам, приводить в чувство.

— Собирайся, — велела я. — Толку сейчас от тебя не будет, в камере проспишься, после поговорим.

— На коленях передо мною стоять будешь, кошка рыжая, с извинениями из приказа провожать. — Женщина, пошатываясь, поднялась, Клавка набросила ей на плечи шаль. — Это тебе не столица, здесь у тебя власти нет.

Возражать было глупо. Она уверена, что художества ее местные лиходеи прикроют, наверное, Хрущ с три короба наплел.

— Как Бобруйский скажет, так и будет! А он скажет то, что Андроша ему шепнет. А Андроша… — Мишкина показала кулак. — Вот он у меня где! Одно словечко Гавриле Степановичу — и нету Хрущика. Крепко всех держу. Сережа! Туша толстомясая уби-ила!

Взяв женщину под руку, я вывела ее в коридор. Бледная испуганная Клавка, нас выпуская, посторонилась; на лестнице пришлось опиумщицу придерживать, чтоб не сверзилась. Она цеплялась за перила, вопила:

— Штучка столичная! Фу-ты ну-ты! Кошка драная! Пустышка! Жених твой вчера у нас спозаранку кобелил!

Нелепая возня на ступенях продолжалась. Мой вокабуляр обогатился на десяток непотребных слов, и я получила бесценные знания о том, каким образом Григорий Ильич предпочитает предаваться любовным утехам и какое у него выражение лица в момент наивысшего наслаждения. Конвойные внизу откровенно веселились, я краснела и бледнела.

— Вот такенный, не меньше! — Чтоб показать «какенный», Мишкиной пришлось задействовать обе руки. — Скажи, Клавка?

Воспользовавшись тем, что мадам не держится за перила, я столкнула ее по ступеням. Клавдия показалась из другой двери гостиной; видимо опасаясь гнева хозяйки, девица предпочла спускаться кружным путем.

— Расскажи этой рыжей дурехе, что Гришенька с тобою вытворял! — бросилась к ней Мишкина.

Я вцепилась в бабу изо всех сил.

— Грех вам, барыня, на господина пристава наговаривать.

— Что? — попыталась вырваться из моей хватки мадам. — Да он же тебя… да не по разу!

Я передала брыкающуюся женщину конвойным.

— Займитесь делом наконец! Отведите арестантку в камеру, я прибуду после.

— Так точно, вашбродь.

Мужики были мощными, в их руках истеричка затихла. Подозревала я, что кротости этой хватит ровно до улицы. Хитрые перемигивания служивых между собою эти подозрения укрепили. Не откажут себе по дороге в удовольствии новые подробности про начальственные причуды услышать. Ну и ладно. Мне-то что? Не у меня же «вот такенный».

— Барышня Евангелина, — подошла ко мне Клава, — не верьте вы ей, сколопендре этой. Григорий Ильич действительно у нас вчера был, но лишь по служебной надобности.

— Пустое, — отмахнулась я, времяпрепровождение Грегори меня интересовало сейчас меньше всего. — О чем Хрущ с Мими в мое отсутствие говорили?

— Она грозилась, просила «дай», он обещал помочь, ежели сейчас признается и аресту сопротивляться не будет, после дал, ну зелья этого, ее сразу разобрало. Тут и вы вернулись.

Если Клавдия и врала, проверить это было никак не возможно. О том, с помощью чего бордель-мадам, по ее мнению, держит в кулаке Андрона Ипатьевича, выяснять надо у нее лично. Судя по признанию, версию мне предлагают про убийство в пылу ссоры. Мне она не подходит. Во-первых, оттого что неправда, а во-вторых, от ревности к Бобруйскому ниточки я не протяну. Эх, напарника бы мне для допроса, я бы быстро управилась! Но ничего, как-нибудь косвенными припру, не впервой.

— Ты-то теперь куда? — спросила я девицу дружелюбно. — Мадам Мими в ваши «насладжения» больше не вернется.

— Да куда мне? Здесь останусь, тем же делом займусь, только по закону, без девчонок-малолеток под клиентами. Стану не Клавка-дура, а, положим, мадам Клакла.

— Лучше Диди или просто Ди, так благозвучнее. И буквы на вывеске поменяй.

Девица почтительно кивала. Я же, вспомнив, что в обязанности сыскарей вообще-то планирование бордельного развития не входит, сменила тему:

— Следствию помочь не желаешь?

— С преогромным удовольствием. Что ищем?

— Орудие убийства, о котором Хрущ говорил. То, чем мадам Мими могла корпулентную довольно Чикову разделать.

Клавдия перекрестилась.

— Ножей у барыни преизрядно, коллекция целая, слабость у нее к клинкам.

Я кликнула оставшегося в моем распоряжении городового, и мы двинулись в будуар. Городового звали Остап — просто Остап, без отчества, выправка его намекала об армейском прошлом.

Клава уверенно отодвинула картину.

— Здесь!

— И шифра ты, разумеется, не знаешь?

Девка пожала плечами.

Я поразмыслила. «Держать в памяти комбинацию из… — Взгляд на дверцу сейфа. — Из семи цифр и одной буквы опиумщица не могла ввиду полного отсутствия этой самой памяти. Стало быть, она ее где-нибудь записала». Надев на нос чародейские стекла, я осмотрела бумаги на столе и в ящике оного, футляр от шприца и обе трубки.

«Не мудри, Геля. Что-то совсем простое должно быть».

Шифр был выцарапан внизу портрета, просто нацарапан, безо всякого чародейства. Повернув медную пластину восемь раз, я достигла нужной комбинации. Замок щелкнул, дверца приоткрылась. В нише сейфа лежали в открытых бархатных коробочках драгоценности: диадема, колье и пара широких браслетов. Клавка присвистнула:

— Очень барыня камни обожает! А ножи вот…

Коллекция хранилась в кожаном несессере. Девица достала тубус, дернула застежку и развернула длинное полотно с нашитыми поверх кармашками для клинков. Один из кармашков пустовал.

Пока я возилась у стены, городовой успел обыскать комнату.

— Тряпочки только дамские, вашбродь! — отрапортовал служака. — И всякой… ерундени для зелья поганого.

Опиумных трубок было две, одна деревянная, из полированной вишни, другая нефритовая, с отбитой чашей. Опий Мишкина потребляла не только курением, но и пилюлями и с помощью инъекций. Футлярчик с медицинским шприцем лежал в верхнем ящике шифоньера.

— Сумеете опись составить? — спросила я Остапа.

Он кивнул.

— Включите в опись все предметы, так или иначе с опием связанные, упакуйте их и доставьте в приказ. Это, — я приподняла тубус, — отдельным документом оформим.

Городовой кивнул. Немногословный мужик, но, кажется, дело свое знает. Однако напраслину я на покойного Блохина возводила, с прицелом работников он себе подбирал.

На базарной площади гулял народ, хорошо гулял, по-берендийски. Там плясали, пели, веселились, в теплом фонарном свете кувыркались скоморохи, лоточники бойко торговали хмельным и горячим на разлив.

Чем занят сейчас Григорий Ильич? Отыскал нам недостающий нож? Если да, я готова даже подлость его той ночью забыть. То есть не забыть — простить и более о ней не упоминать, избегая в будущем любых двусмысленностей в общении. Потому что давай, Геля, начистоту, доля твоей вины в этом деле тоже прослеживается. Ты должна была на предложение пристава у кровати твоей дежурить ответить решительным отказом и дверь своей спальни на два оборота ключа запереть. Не сделала? Любой тебе скажет: сама, дура, виновата.