Опасная клятва (СИ) - Окишева Вера Павловна "Ведьмочка"

— Но документы же настоящие? — опешила Фима.

— Конечно настоящие. И тем не менее не стоит пока хвастаться. Настанет тот день, когда вы гордо сможете называть себя республиканкой.

— Настанет? — удивилась Фима, вопрошающе воззрившись на Дантэна, а тот опять потрепал девушку по волосам.

Как же она доверчива. Вроде и взрослая, а сущий ребёнок. Не зря её старшая родственница расстраивалась, что внучка жила в своей скорлупке и не желала, чтобы окружающий мир пачкал её душу.

— Настанет, — мягко заверил он девушку, — я уверен.

С этими словами он отошёл к своему креслу и мягко опустился, вытягивая длинные ноги.

— Красивое фото, — прокомментировала Серафима, вертя в руках голографический портрет.

— Самое лучшее, — заверил её Ход. — Уберите паспорт в портмоне, его никто кроме вас открыть не сможет.

— Даже вы? — усмехнулась Фима, ведь он доказал ей это, легко открыв и достав паспорт.

— Я всегда оставляю для себя лазейки, это важно, — не стал лукавить Дантэн, наблюдая, как девушка послушно выполнила его совет, а затем убрала портмоне в рюкзак.

— А ещё я знаю, что вам требуется посовещаться с вашей старшей родственницей по поводу данной ситуации. Вы должны понимать, что все разговоры прослушиваются, поэтому ничего лишнего ни о клятве, ни о паспорте.

— Постараюсь, — заверила его девушка, начиная сильно нервничать. Вроде бы всё было ладно, она получила небольшой аванс, возможность прикрыть себя. Отчего она отчаянно цеплялась за мысль, что Ходу можно верить, а вот своим не стоило? Почему мысль о встрече с представителем посольства напрягала её? Она толком не знала, что говорить и как себя вести.

— Может, по десять капель? Мне кажется, вам сейчас не помешает успокоиться. Вы слишком нервничаете.

Возможно, Ход был прав, и Серафиме нужно выпить, но куда больше ей хотелось уже куда-нибудь прилететь.

— А долго ещё? — устало спросила он у Дантэна.

Тот легко понял её и кивнул.

— Примерно два с половиной часа. Если вы устали, могу предложить вам прилечь.

— Не откажусь. А мне вообще нельзя звонить? — уточнила она, когда оказалась в просторной светлой каюте с широкой и длинной кроватью, явно под размер атландийца.

— Можете звонить. Только следите за словами. Это важно.

— Я помню.

Дантэн вышел, а Фима устало легла на кровать и первым делом позвонила бабуле.

Та долго не отвечала, но всё же экран комфона осветился её заспанным лицом на фоне кромешной тьмы.

— Фимка, ты знаешь сколько времени?

— Это срочно, бабуль.

— Даже если и так. Ты знаешь, сколько я выпила? Знаешь, как тяжело открыть глаза?

— Ты справишься, бабуль, я верю в тебя, — попыталась пошутить Фима, да вышло как-то больно жалостливо.

— Ну и что у тебя стряслось?

— Всё и ничего.

— Звучит многообещающе. Давай, я вся во внимании.

Фима видела, что бабушка возлежала на кровати так же, как и она, держа комфон на коленях.

— Матвей предложил встречаться, — зашла Серафима издалека. — Подарил даже веточку сливы.

— Матвей это у нас кто?

— Который никакой — мышь серая, обыкновенная, — выдавила сквозь слёзы Фима.

— А да, вспомнила. А чего ревёшь? Ты же вроде хотела его поцеловать?

— И мы поцеловались.

— Ну и? — не унималась баба Мара, глядя на то, как внучка еле сдерживает рвущиеся наружу рыдания.

— А потом пришёл он и поцеловал.

— Кто он?

— Хам твой разлюбезный, — шмыгая и растирая слёзы по щекам, вела сбивчивое повествование Серафима.

— Интересно, — задумчиво протянула баба Мара, но отвлеклась после очередного судорожного всхлипа внучки. — А чего ты ревёшь? Хам целуется лучше Матвея? — полюбопытствовала старшая Заречина, а Фима кивнула. Хотя если подумать, то там и сравнивать нечего. Совершенно разные поцелуи вышли.

— Фимка, хватит рыдать, говори что стряслось!

— А то, что все мужики козлы! — чуть ли не поскуливая, выдавила из себя Фима. — Целуют, а ни один не любит меня. Бабушка, разве так можно? Я им кто? Видят во мне не женщину, а средство для достижения целей. Всем что-то от меня надо, но ни я сама. Я думала хотя бы Матвей. Ладно, атландиец, у них совсем не так, как у нас, но Матвей! Бабуля… — хныкала Фима, убиваясь над своим горем. Разочарование готово было её полностью поглотить, если бы не бабушкин строгий голос.

— Милая моя, ну какая любовь? Ты посмотри на себя! Ты красивая, умная, да в тебя может влюбиться только настоящий созревший мужчина. Влюбиться с первого взгляда и чётко это осознать, чтобы никогда тебя от себя не отпустить. Так что не реви. Полно на мелочь и слабаков разоряться.

Фима прикрыла глаза и решила, что бабуля, как всегда, права, только легче от этого не становилось.

— А чего хотел от тебя Хам, раз не большой и светлой любви. Этот-то чего тебя поцеловал?

— У него браслет из музея украли, вот и прилетел меня спасать.

— От кого? А при чём тут ты? — посыпались вопросы от удивлённой бабы Мары, которая резко села прямо на кровати, окончательно просыпаясь, а заодно трезвея.

— Ото всех видимо. Меня подставили, сделали всё так, словно я пособничала вору.

— У вас чего — все пьют, раз на тебя подумали? Походу мне пора прилететь.

— Нет, бабуля, не пора. Ты уж дома посиди. Красивый хам обещал всё урегулировать.

— Обещал, — ворчливо передразнила баба Мара. — Все они обещаниями кормят, а как получат что хотели — ищи-свищи ветра в поле, пузатая да босая.

Фима равнодушно кивнула. Стресс, вылившийся слезами, полностью её опустошил, зато на душе стало легче. Увидеть бабушку, услышать её голос, этого так не хватало девушке, чтобы найти душевное равновесие. Да, она проберётся к своим, и плевать на клятвы, на обязанности. Она никогда не хотела высокий пост, да и вряд ли его займёт, поэтому и двойное гражданство ей мешать жить дальше не должно. Только предсказание из уст Сильнейшего, что тот самый день настанет, не давало успокоиться сердцу.

Ход хочет через неё достать злоумышленника, подставившего Фиму. И девушке придётся выполнить пару поручений атландийца, прежде чем он от неё отстанет. Однако сейчас она была под его крылом, под его защитой Сильнейшего, и было не так страшно, чем оставаться одной, чужой среди своих. Кому теперь можно верить, а кому нет? Ведь если Ход сказал, что есть ещё подозреваемые, значит они и были. Атландиец кто угодно, только не глупец, дураки тайные службы не возглавляют.