Реверанс со скальпелем в руке - Тамара Шатохина
Но сейчас дело было не только в руках, я вообще чувствовала себя непонятно — досада откуда-то, внутреннее смятение, неловкость… Господи! Я уже и думала, как они! Но эти определения и в самом деле точно отписывали моё состояние. Информация о жене графа стала неприятным сюрпризом. И не то, чтобы я строила на него какие-то планы — глупо! Но уже представляла себя вместе с ним на этом балу. А еще, как начальник, хоть и непрямой, он должен был чувствовать какую-то ответственность за меня, а значит — с ним было бы проще и надежнее… наверное.
— Простите, но руки… сырые, — мяукнула я.
— Извините, мадам, — откланялся он и вышел.
— Вперед, Мари, я провожу вас до ворот, — раздалось из-за моей спины. Дешам прикрывал мои тылы — как всегда… постепенно успокаивалась я.
— Я поговорю с де Пиреем, вам не о чем беспокоиться. Серьезной ошибки на балу вы сами не допустите. А теперь идите… ожидайте своего «мерлана», — хохотнул Дешам.
— А… а причем здесь рыба? — не поняла я.
— Обвалянная в муке… не обращайте внимания, Мари, так называют куафёров. Не дайте изуродовать себя слишком сильно, — веселился доктор.
А мне не до веселья было — все становилось неуправляемым и слишком сложным. И как же уже не хотелось всего этого! Но через пару часов, полностью вымывшись и высушив волосы, я ждала куафёра, усевшись на табурете, чтобы не помять платье.
Швея самовольно дополнила фасон — как само собой разумеющееся. Добавилась верхняя юбка из красивой ажурной ткани, которую она называла сеткой. Эта ткань убиралась назад и закреплялась там цветочками из кружев, от чего юбка получила дополнительный объем. Темный, стальной, почти черный цвет «сетки» меня удивил, но я получила объяснение:
— Вы вдова… и говорили, что не намерены танцевать. «Траур в душе, в самой её глубине»! О, это так тонко и сентиментально… наши дамы уже оценили столь изысканную преданность памяти мужа. В местном обществе ждут вас с огромной симпатией и столь же большим сочувствием, мадам баронесса, — показательно промокнула она уголки глаз платочком.
Спорить с ней я не стала. Приняла, как данность и длинные серебряные кружева, обрамляющие декольте с той же сеткой, выглядывающей из-под них вторым рядом и такие же оборки на рукавах. И то, что съемный корсаж неведомым образом вдруг куда-то испарился… «Мадам… я вшила китовый ус непосредственно в корсаж платья. Понимаю вас — для изготовления корсета нет времени, но это будет достойная ему замена. Не хотите затягиваться по причине…? Неповторимых… особенностей личной телесной конституции? Гммм… Ну что вы?! Такой необходимости и нет — у вас деликатная фигура. Мы только обозначим силуэт. А шнуровка на спине просто изумительной красоты — она сама, как украшение и может быть затянута как угодно слабо».
Мной вертели, как хотели и я смирилась… На удивление, мешанина из трех тканей и трех цветов в одежде: «испуганной мыши» — серебристо-серого, «аспидного» — серовато-черного и кипенного — белоснежного, сделала её ярче и праздничней, претенциознее и дороже. Это был настоящий стиль рококо — помпезный и вычурный. Или барокко…?
— Как вы успели все это, Эмма? — тихо поражалась я.
— На меня работает полгорода, — веселилась она, с удовольствием оглядывая результат своей работы: — И я нанимаю только самых аккуратных работниц… посмотрите стежки — тщательная работа, не правда ли?
Наверное, сейчас она чувствовала облегчение — я удивила её тогда своими эскизами. Да не то слово! И вот все разрешилось самым приятным образом… Да чтоб его! Но, наверное, думать вот так — ломая уже не только язык, но и мозг… значит — потихоньку привыкать и проникаться духом времени?
Куафёром оказался молодой мужчина с помощницей — совсем молоденькой девочкой, и он очень спешил. А я только сейчас поняла, зачем швея вручила мне цветы, искусно сделанные из остатков кружева и «сетки» — после недолгого спора что-то пошло в прическу. Сделав небольшой внутренний начес, куафер прикрыл его прямыми ровными прядями, водрузив наверху что-то вроде наколки или ободка из кружевных цветов. Из-под них на спину и плечи рассыпались мои природные кудри, но как-то хитро — ярусами. От серебристой пудры я не стала отказываться и, укрытая простыней, была ею слегка осыпана. Искрящееся серебро на вороных кудрях смотрелось офигенно — слова «восхитительно» для того, чтобы выразить впечатление оказалось мало для меня.
Когда мужчина с помощницей ушел, я тихонько выдохнула — ожидала худшего. Готовилась увидеть высокую башню на голове… но теперь вспоминала портрет мадам Помпадур в полный рост и аккуратную стильную прическу женщины. Наверное, нездоровые веяния придут позже, или уже отошли?
Духами послужила розовая вода, пудра придала слегка загоревшей на природе коже нужную бледность, кармин окрасил губы в алый цвет… Я нравилась себе и чувствовала уже не страх, а приятный такой мандраж или предвкушение, настраиваясь на удивительное романтическое приключение и даже приблизительно не представляя, как закончится для меня этот вечер…
Барон де Пирей вместе с каретой ждал меня у подъезда. Его крепкие духи неожиданно понравились мне. Парадная форма предусматривала короткий, круто завитый парик, схваченный на затылке темной лентой. Первый раз мне нравился образ мужчины в парике — военный смотрелся в нем красиво. И парадный головной убор был красивым — что-то среднее между невысокой меховой шапкой и митрой. Начищенная фигурная бляха надо лбом сияла, как и золотые пуговицы и галуны мундира. На отвороте сверкала «гренадерка» — войсковой знак. Я действительно его помнила — солидного, лет сорока на вид мужчину. Высокий рост, приятное лицо с усами — отличительной особенностью гренадер, цвета полка де ла Марльера в мундире…
Он встретил меня у двери, поцеловав руку. И первый раз за все время я чувствовала себя действительно высокородной дамой, заслуженно принимающей такой знак внимания.
— Прошу вас, баронесса… вашу руку. Бесконечно рад сопровождать вас, — усадил он меня в карету и по дороге к дворцу Гранвель — резиденции наместника, где давали бал, поинтересовался:
— Я правильно понял Дешама — вы не намерены танцевать сегодня?
— Действительно, барон — я все еще горюю… да — оплакиваю мужа, — деловито доложила я. Играть для него траур не стоило — мужчина если и не бывал на посиделках у костра, то мог слышать и наши песни, и смех иногда. Поинтересовалась на всякий случай:
— Вы не расстроитесь тем, что из-за меня вынуждены будете
