Завещание фараона (СИ) - Митюгина Ольга

Мена, одно за другим, схватил голову и тело Ипатия — и швырнул в набегавшие волны. Вода забурлила в камнях, накатившая волна накрыла труп — и утащила в глубину…

Посейдон принял жертвоприношение!

Мена, не теряя более времени, вернулся к своему коню и, вскочив в седло, помчался в Афины.

В царский дворец.

Справедливость Агамемнона, о которой он был столь наслышан, сейчас стала для старого воина единственной надеждой. Он расскажет о похищении афинской гражданки, будет молить послать погоню… Если же ничего не выйдет — он возьмет все оставшиеся украшения Агниппы и поскачет в Пирей, попытается соблазнить высокой платой одного из капитанов военных кораблей. Дадут боги, одной триеры хватит, чтобы справиться с тремя египетскими кораблями!

Если же нет…

Об этом Мена старался не думать.

А конь уже мчался по улицам Афин.

Спешившись у крыльца царского дома, старый советник вбежал через портик в главную залу, сейчас темную и молчаливую, напоенную едва уловимым запахом янтаря из уже остывших кадильниц — запахом моря и сосен.

Сейчас египтянин благодарил всех богов, сколько их ни есть, что вход в мегарон любого знатного дома Эллады не воспрещался никому, ибо греки свято чтили закон гостеприимства. Вот так запросто войти во дворец правителя в любой другой стране обычному человеку вряд ли удалось бы…

Конечно, это не касалось внутренних помещений. Они-то, без сомнения, охранялись.

И, разумеется, за мегароном тоже наблюдали.

Незаметно.

Гостеприимство гостеприимством, но воров поощрять никто не стал бы.

— Эй! — не стесняясь, во весь голос заорал Мена. — Кто тут! Позовите царя, гарпии бы вас всех взяли!..

Его крик эхом прокатился по тихим ночным помещениям, зазвенел под сводами мегарона — и почти тут же в ответ раздался скрип дверей в нижних коридорах, топот, голоса, и в зал из обоих выходов вбежало человек десять заспанных рабов и рабынь — взлохмаченных со сна, ничего не понимающих, наскоро подвязывающих туники и хитоны.

Мгновенно были зажжены светильники, и зал ярко озарился.

Стража пока не появлялась, хотя наверняка пристально наблюдала за происходящим из своих потайных ниш. Но, поскольку ночной гость пока ничего не пытался стащить и никому оружием не угрожал, не вмешивалась, оставляя право решить дело управляющему.

Тот, полусонный, в кое-как напяленном хитоне с одним открытым плечом, шагнул к ворвавшемуся во дворец незнакомцу.

— Кто таков? — хмуро спросил раб. — Чего надо? Ты соображаешь, куда ты вломился посреди ночи? Перепил, что ли? — Он втянул воздух, чуть наклонившись к Мена. — Да нет, вроде трезвый… Как тогда тебе могла прийти в голову мысль ворваться в дом царя, нарушая священный покой владыки Эллады? Ну, подождал бы до утра…

Мена надменно вскинул голову и смерил управляющего холодным высокомерным взглядом — как истинный египетский вельможа.

— Не тебе, презренный раб, обязан я держать ответ, — сквозь зубы уронил он. — Я пришел к царю искать справедливости. Если же меня прогонят, я расскажу всем Афинам, что слухи о хваленой справедливости Агамемнона — ложь, и пусть лучше тогда по его приказу меня убьют! — По губам старого воина скользнула усмешка. — Но я надеюсь, что слухи о его благородном сердце и ясном уме — не простые сплетни. Пойди и позови его!

Раб отшатнулся и от изумления широко распахнул глаза.

— Сейчас?.. Ты все же не в своем уме, оборванец! Царь спит!

Глаза Мена сверкнули.

— Молчать, собака, или я обрежу тебе уши, — тихо, но так грозно произнес он, что управляющий ни на миг не усомнился в этом обещании.

— Хорошо, — нервно облизнув губы, со смесью страха и негодования ответил раб. — Если ты того желаешь, я разбужу царя. Но тебе же будет хуже, чужеземец!

— Об этом мы поговорим с Агамемноном. Ступай, пес!

Управляющий, со злостью то и дело оглядываясь, ушел, оставив незнакомца посреди стайки напуганных, полуодетых, ничего не понимающих рабов и рабынь.

Царь не спал. Он допоздна засиделся с Идоменеем за чашей вина и дружеской беседой и совсем недавно вернулся в свою спальню. Не успев толком уснуть, Агамемнон был разбужен криком и шумом внизу — поэтому управляющий застал владыку Эллады сидящим в кровати.

— Что случилось? — сразу спросил Атрид, едва раб переступил порог его спальни.

— Царь! — всплеснув руками, воскликнул тот. — Там явился какой-то чужеземный бродяга, который требует немедленной встречи с тобой! Сказал, ему нужна твоя справедливость, а иначе жизнь не мила. Никакие угрозы, никакие доводы не подействовали! Такой упрямый наглец!.. Я ему говорил, что нельзя нарушать твой покой, а он… — Управляющий глубоко вздохнул и облизнул пересохшие губы. — А он пригрозил отрезать мне уши, назвал собакой… псом… Кричал на меня! На меня, твоего управляющего! Великий царь, поставь его на место!

Глаза Агамемнона гневно сверкнули.

— Это тебя надо поставить на место, — сурово отчеканил он. — Неужели так трудно понять, что когда человек врывается к царю посреди ночи, угрожает его нерадивым рабам и заявляет, что ему немила жизнь, то это не ради забавы! Человек в отчаянии, ему надо помочь, а ты гонишь его вон, забыв священный закон Олимпийцев — закон гостеприимства и закон помощи молящему! Чтобы это было в первый и последний раз. Помоги мне одеться.

Через минуту Атрид был облачен в золотистую муслиновую тунику и во все царские регалии — точно так же, как для приема послов — львиная шкура на плечах, скрепленная на груди золотой круглой и выпуклой пряжкой, меч на поясе из дорогой кожи, царский жезл правосудия в руках, на ногах — высокие дорогие сандалии.

Теперь он мог сойти вниз.

А там между тем народа прибавилось. В мегарон набилось еще человек сорок челядинцев, и все неприязненно косились на Мена, негодуя на его дерзость. По толпе бежали недовольные шепотки, из-под насупленных бровей блестели осуждающие взгляды.

Мена держался гордо и независимо, словно стоял в зале один, а не посреди толпы хмурых рабов.

— И вот ведь хватает же совести! — выступила вперед сухонькая старушка, придерживая на груди простой гиматий. Ее седые волосы, наспех убранные под домотканую накидку, выбивались на морщинистый лоб. — И вот не стыдно совсем человеку! Это надо же до такого додуматься — вломиться к царю, кричать на весь дом… а ведь у нас гость! Царь Крита приехал! Что он подумает?

Мена обернулся к этой женщине и уже собирался что-то сказать, как она притопнула на него:

— А ты мне рот не затыкай, наглец! Ишь, зыркаешь! Да я Агамемнона вот этими руками вынянчила, а этот мне будет рот затыкать! Все скажу!.. И носит же земля таких невеж!

— Помолчи, Фелла.

Старушка ахнула, прижав сморщенную ладонь к губам, и умолкла. За этой перепалкой никто и не заметил, как в зал вошел царь. А Атрид, легко ступая, во время этого спора поднялся на свое возвышение и сел на трон — кресло хозяина дома и Эллады.

Стало тихо.

Толпа челядинцев немедленно отхлынула к стенам из центра зала, оставив там лишь Мена, и, прижав правую руку к сердцу, все почтительно поклонились.

Мена понял, что вошел царь.

Он стремительно обернулся — и замер, как пораженный громом.

— Атрид!

— Мена!

Эти восклицания вырвались у обоих одновременно, дав понять, что ни тот, ни другой не обознались.

На мгновение Мена забыл все. Он не верил собственным глазам. Атрид, простой юноша, пришедший к ним однажды ночью; Атрид, вкалывавший в их саду; Атрид, по уши влюбленный в Агниппу… Атрид — царь Эллады! Великий Агамемнон, разгромивший Персию и хеттов, мудрый политик, объединивший всю Грецию под своей властью, человек, известный всей Ойкумене, которого месяц назад чествовала вся Греция и все Афины — и которому Агниппа не поклонилась на площади…

Боги, не спит ли он?

Или от свалившегося несчастья он сошел с ума?..

А Атрид, увидев Мена, сначала покраснел до корней волос, представив, что тот может о нем подумать… но уже мгновенье спустя вся кровь отхлынула к его сердцу, и лицо побелело, став прозрачнее пены морской.