Ката - дочь конунга (СИ) - Степанова Мария Игоревна

— Боярину плохо, — коротко ответила Маша, — медлить нельзя. Собирайся.

Этой же ночью, навесив на сменных коней сумы с припасами и водой, двое путников покинули город. Они заплатили сонной страже, чтобы те открыли ворота. Стражники, подумав, что запрет на ночное открывание ворот работает только для тех, кто хочет войти, а не выйти, разумно решили не препятствовать двум молодым мужчинам покинуть Новогород. Маша, сидя в мужском седле, мысленно благодарила Пламену, которая придумала нарядить ее в мужские одежды. Близнецы, узнав причину столь скорого отъезда мачехи, тут же притащили свои лучшие меховые штаны.

— Спаси батюшку, — просили они, прощаясь.

— Берегите себя, — Маша поцеловала всех по очереди и повесила на плечо суму со снадобьями, которые принесла старуха-лекарка.

Им предстоял долгий путь.

50

Холодный ветреный ноябрь, не зря называемый здесь полузимником и бездорожником, совсем не помогал путникам, а наоборот, всячески препятствовал им. Маша, недавно мнившая себя искусной наездницей, и гордившаяся тем, как быстро и ловко она освоила верховую езду, готова была рыдать от боли. Спина затекла, а ягодицы онемели до жгучих мурашек. Умница Игреня чувствовал состояние хозяйки и старался идти плавнее, но все равно, Маша мечтала только об одном — скорее бы спуститься на землю. Мал, привыкший к долгим переездам, заметил ее страдания, и предложил переночевать в как раз удачно подвернувшемся селении. Со стоном она сползла с коня, позволив парню отнести себя на руках в избу, там рухнула на лавку и уснула, не дождавшись скудного ужина.

Утром было еще хуже. Настрадавшееся тело отказывалось не то что идти, а даже сидеть. Ее будто отхлестали палками, болела каждая клеточка тела и хотелось просто умереть, не вставая с места. Маша подняла страдающий взгляд на Мала, который стоял напротив и был свеж, будто не скакал по холодному колючему ветру весь вчерашний день. В руках его покачивались сумка с лекарствами и пара плетеных баклажек со свежей водой.

— Может не поедем? — с жалостью в голосе спросил Мал, — отлежишься мальца, а потом и дальше в путь?

— Нет, — Маша помотала головой, — не будет он там ждать, пока я отлеживаюсь, пошли!

Она усилием воли заставила себя подняться, чуть покачнулась, схватившись за поясницу, и, сдержав стон, вышла в низкие двери.

Конь перебирал ногами, ждал, когда его оседлают. Мал подсадил Машу, и она с каким-то злобным удовлетворением отметила про себя, что седло уже не кажется таким чужим. Пожалуй, к концу пути она совсем с ним сроднится. И снова перед ними были белые от снега поля, хвойные леса, сквозь которые было страшно проезжать, и опять поля, поля, поля, дороги, редкие поселения, где добрые люди давали им возможность передохнуть. Маша потеряла счет времени, она, как доктор Айболит из детской сказки, шла все вперед и вперед, думая об одном — хоть бы он дождался ее, и всячески гоня от себя мысли, что может случиться непоправимое. Этот переход, длиной в четырнадцать дней, Маша запомнила на всю жизнь. Потом, много позже, она будто со стороны смотрела на себя, и удивлялась собственной решимости, силе и отваге. Хотя, конечно, эта сила шла не от нее. Она шла от Мала — верного друга, товарища, почти брата. Это он согревал ее между переходами у костра посреди леса, это он разогнал стаю волков, рыщущих добычи, он кипятил ей травяное варево и отпаивал после дня пути по неожиданному в это время морозу, густо смазывал обветренное лицо гусиным жиром, смеялся над ее видом и развлекал побасенками. Это он вдруг из тонкого юноши превратился в отважного воина, когда они напоролись на лесных разбойников. Трое лихоимцев так и остались лежать бездыханные посреди засыпанного снегом леса, еще двое, бросив товарищей, ушли, но запомнили парня навсегда. Сам Мал отмахивался от Маши, желающей перевязать заплывающую от глубокой раны скулу.

— Что я Пламене скажу? — рыдала она, разрывая на бинты запасную нижнюю рубаху, — не уберегла ее мужа, калеку вернула!

— Ну уж скажешь — калеку! — морщился от боли Мал, — подумаешь, немного морду покарябали!

На самом деле, рана была рваная, нехорошая, и Маша, вспомнив навыки оказания первой помощи и взяв себя в руки, все же постаралась сделать перевязку правильно, а потом боялась еще несколько дней, потому что Мал хоть и бодрился, но его явно лихорадило. На стоянках уже она заваривала парню настой из клюквы, собранной по краю болота и красной калины, поила парня горько-кислым питьем и рассказывала про неведомые ему антибиотики. Мал слушал и удивлялся, много переспрашивал, а между делом допивал лечебный котелок. Может это, а может тайные Машины неумелые молитвы помогли, но когда по дороге стали все чаще попадаться людские жилища, и они обрадовались скорому прибытию, Маша обратила внимание, что ему стало гораздо лучше, рана подсыхала и уже не требовала покрывающей повязки.

Где-то посередине пути пришлось сменить уставших коней. Проезжая Смоленск, где стоял самый младший сын князя Ярослава — Игорь, остановились на отдых. Мал тут же метнулся в детинец, где нашел знакомцев, а, объяснив, куда и зачем они движутся, еще и добровольных помощников. Узнав, что выручать Светозара отправилась сама боярыня, Машу тут же призвали пред светлые очи князя. Не очень-то ей и хотелось этого, но князь с княгиней были добры, приняли молодую боярыню со всем радушием, а провожая, отрядили с путешественниками отряд из пяти человек с наказом, охранять до самого Чернигова.

— Прости, Игренюшка, — обнимала Маша любимца за шею, — ты тут отдохни, хорошо проведи время, а я обратно вернусь, заберу тебя, хорошо?

Конь все понимал, он прижимался к Маше большой головой, бодал ее лбом и подталкивал, словно подбадривая. Взамен ее усадили на резвую молодую кобылку, достаточно сообразительную, но послушную.

С провожатыми было веселее, хотя, Маше казалось, что медленнее. Но, все же, они добрались до Чернигова, где и распрощались. Молодые воины, которые всю дорогу были почтительно молчаливы, вдруг дружно поклонились в пояс. Остаток дороги очень торопились. Маша подгоняла Мала, требуя отдыхать меньше, а ехать дольше.

— Загонишь себя, боярыня, — предупреждал Мал, — сама сляжешь, вот попомни!

Но она не слушала его, и вообще, ощущала какое-то нетерпение, нервное ожидание, хотелось скорее, скорее… Видела бы она сама себя сейчас, ужаснулась бы. Исхудавшая окончательно, с обветренным лицом и потрескавшимися губами, в мужских портах, Маша совсем не была похожа на холеных женщин, равных ей по статусу. Но в тот момент она совсем не думала об этом.

Стольный Киев принял путников ранним утром. Торопясь найти своих, Маша все же не могла не восхититься этим великолепным городом. Новгород тоже был не мал, но Киев возвышался над ним, как отец над малолетним сыном. Их впустили, хотя и не без подозрительных взглядов, в те самые Золотые Ворота. Улицы Киева были шире, дома выше, а люди сновали словно муравьи в муравейнике. Мал тоже крутил головой, удивлялся и ахал беспрестанно.

— Ну диво-дивное! — изумлялся он, — ты глянь, какие расписные хоромы! Вот где богатства несметные!

Конечно, на великий княжий двор их никто не пустил. Мало ли тут ходит всякого сброду! Мал пытался как в Смоленске, найти знакомые лица, но не смог, только добился своим топтанием у ворот предупреждения быть битым.

— Что делать будем, боярыня? — Мал задумчиво потеребил волосы на затылке.

— Поехали Ратибора искать! — предложила Маша.

Это было проще сказать, чем сделать. Люди в Киеве оказались неприветливые и подозрительные, на вопросы не отвечали, поэтому путники просто двигались вперед, пытаясь найти желаемое. Но время шло, а они так и не достигли желаемого. Наконец, Маша психанула.

— Ну-ка, давай назад! — скомандовала она и резко дернула лошадь за узду.

У входа в княжеский двор двое крепких воина, само собой, остановили ее.

— Куда прешь? — тот, что поменьше ростом, пихнул больно в грудь.

— Боярину Светозару Вышатичу посылка от супруги его, боярыни Марии Владимировны! — сходу отрапортовала Маша, надеясь, что наглость города берет.