Анна Лоуренс (СИ) - Рябченкова Марина

На часах без десяти десять. Я накинула на плечи тонкое пальто и вышла в утреннюю прохладу улицы. На той стороне дороги припаркован роскошный черный автомобиль. «Империя», серебристыми буквами выложено под водительским окном. На месте водителя вижу Патрика Джеферсона. Мужчина в темном сером костюме, у него на шее завязан синий галстук. Аккуратно причесан.

— Это ваша машина? — удивляюсь я, опустившись в светлый салон.

Джеферсон кивнул. Пока мужчина выруливает с места парковки на дорогу, смотрю на него с загадочной улыбкой.

— Так же как и вы, я люблю вещи попроще, — припомнил он спор по поводу моей одежды. — Но «проще» — иногда стратегически неправильное решение.

Машина проехала переулками к Восемнадцатой западной улице, свернула по сомнительной объездной дороге и сейчас выворачивает к Центральному судебному комитету Данфорда. Уже издалека вижу толпу репортеров у парадных ворот.

Серьезно спрашиваю у Джеферсона:

— Есть что-то, к чему мне следует быть готовой?

— Репортеров немного, но, чтобы взять в окружение, стервятников достаточно. Не отвечайте на их вопросы, просто идите вперед, — Патрик вопрошающе взглянул на меня. — Справитесь?

— Да.

Машина приблизилась к зданию суда. С криками и гамом автомобиль сразу окружили люди в шляпах с короткими полями: репортеры кричат что-то, но я успеваю расслышать только обрывки фраз. Фотокамеры вплотную вжимаются в стекло автомобиля. Взрываются вспышки.

Меня затрясло. Взглянув на Патрика, вижу, что он совершенно спокоен.

В моей реальности журналистика имеет хоть какую-то форму цивилизованности, чувства такта, что ли. Здесь же действительно стервятники, их ничто не остановит, раз уж видят цель. Почти ничто.

Несколько крупных джентльменов в синей форме растолкали толпу репортеров, обеспечив нам с Патриком возможность выйти из автомобиля.

Охотники за лучшим фотоснимком почти залезли на шею молчаливым служителям закона.

— Всего один вопрос, мистер Джеферсон! — кричит один.

— Миссис Стоун! Сюда!

Я сразу обернулась на крик и на одно мгновение меня ослепила фотовспышка.

— Почему вы хотите развод? — кричит тот, у которого блокнот и карандаш в руках.

— Джеферсон… Каковы шансы на победу? — расталкивая толпу коллег, особенно навязчивый поспевает за нами.

— … черный Хандридсон сорок девятого года. Конвортеры обеспечили коридор, и Патрик Джеферсон с подзащитной Анной Стоун беспрепятственно поднимаются по ступеням судебного комитета…

То был торопливый голос мужчины, что в прямом эфире вещает своим радиослушателям события, свидетелем которого оказался сам. В отличие от коллег, этот мужчина неподвижной статуей держится у самых дверей здания суда. Взгляд быстрый, оценивающий.

Служащих в синей форме с широким красным ремнем на поясе называют конвортерами, они обеспечивают порядок и безопасность. Двое из них пропускают меня и Патрика в здание суда, и мы проходим в просторный светлый холл с каменными Атлантами по обе его стороны, подобными тем, что удерживают небосвод.

— Почему не пропускают репортеров? — тихонько спрашиваю я Джеферсона.

— В зал суда пройдут некоторые из них, по разрешениям.

Конвортеры провели нас по длинному узкому коридору к залу суда. Под ногами поскрипывает старенький паркетный пол, над головой горят круглые лампы.

Часы над дверью в зал суда показывают без пятнадцати одиннадцать.

Конвортеры встали по обе стороны двери. Джеферсон идет дальше, а я поспеваю вслед за ним.

Впереди трибуна для выступлений, а сразу за ней судейская трибуна с пятью широкими стульями. Перед трибунами два стола для истца и ответчика, а в стороне, у самой стены, расположен небольшой стол с печатной машинкой для секретаря.

Все остальное пространство зала занимают стальные стулья со светлой кожаной обивкой, большинство из них уже заняты гражданским населением.

Впечатление такое, будто нахожусь не в зале суда, а в театре.

Сверху возник шум. Поднимаю подбородок и с любопытством наблюдаю, как репортеры именно вваливаются в узкий длинный балкон под самым потолком, поспешно занимая лучшие места. У каждого на шее большая белая карточка с номером. У многих за ухом карандаш.

Джеферсон отодвинул для меня стул, чтобы я смогла сесть за стол истцов.

— Ни о чем не волнуйтесь и помните, что говорить следует только тогда, когда я вам разрешу, — опускаясь на место рядом, сказал Джеферсон.

Несмотря на то, что заявление Тома поступило в судебный комитет первым, рассмотрению сегодня подлежит вопрос о разводе. Ведь необходимость рассматривать заявление Тома отпадет сама собой в случае, если мне удастся одержать победу в этом слушании.

Перешептывания в зале стали громче. Легонько обернулась на шум — явилась сторона ответчиков. Том Стоун в дорогом зеленом костюме, коричневом галстуке и в светлых начищенных ботинках. Такой красоты я на нем еще не видела, впрочем, схожесть мыслей очевидна: на короткое мгновение мужчина задержал на мне свой взгляд, будто пытался убедиться, а я ли это.

Я первой увела взгляд, а Стоун свой снял с меня не сразу.

В зал суда вошли конвортеры, прошли вдоль зрительских мест и заняли ряд стульев позади судейской трибуны. У служащих бесстрастные выражения лиц и совершенно пустой взгляд, они чем-то напомнили мне британских гвардейцев. Хоть сальто выполни у них перед глазами, причем в одном только белье, они никак не отреагируют.

От гвардейцев меня отвлекли голоса откуда-то позади. Отчего-то дрогнули губы и сердце сбилось с ритма. Обернулась по правую сторону своего плеча, в первых рядах обнаружив родителей Анны Стоун. Бенджамин Лоуренс знает о том, что я на него смотрю, но мужчина не желает встретиться со мной глазами, в отличие от Джины Лоуренс. Женщина молчаливым осуждающим взглядом спрашивает меня: «За что ты так с нами?».

Мне жаль. Но это все, что я могу сказать этим людям, впрочем, уже говорила. Других слов у меня нет. Опустив взгляд, вернулась в прежнее положение.

Солнце беспощадно бьет в широкие окна, нагревая и без того душное помещение. Женщины обмахиваются веерами, блокнотами и прочими предметами, найденными в сумочках. Мужчины терпят и частенько покашливают, меняя положение на более удобное.

Послышались громкие шаги. Распахнулись двери, и в зал суда в сопровождении конвортеров прошли пять судей. Четверо из них в темных зеленых мантиях, а тот, что идет впереди шествия, председательствующий, в бордовой мантии. На головах судей серые парики.

Меня бросило в жар, оттого что опять возникло это странное чувство. Шествие приближается ко мне, и я отчетливее узнаю то ощущение, которое почувствовала в ресторане «Мистраль». Тот, кого я искала в лицах незнакомцев, был здесь.

Мужчины в мантиях заняли места за судейской трибуной.

Часы показывают без трех минут одиннадцать. Двери закрыты.

Участники процесса заняты последней подготовкой к слушанию.

Мужчина в бордовой мантии, председательствующий, уткнулся сосредоточенным взглядом в тоненькую папку с бумагами и кажется, совсем не ощущает того, что чувствую я. С очевидной заинтересованностью изучаю его внешность, его строгое лицо. Мои чувства не спокойны.

Я знаю, кто восседает на стуле председательствующего. Я знаю, кто сейчас передо мной. У меня столько вопросов!

Вздрогнула, когда Патрик вдруг потребовал от секретаря:

— Бога ради, откройте окна!

Женщина в строгом белом платье без промедлений выполнила требование Джеферсона, и сразу стала ощутима прохлада.

Облегченные выдохи волной пронеслись по залу. Начались перешептывания, с каждым мгновением они становятся громче.

Тишина воцарилась с гулкими ударами молотка председательствующего. По привычке я хотела встать, но вовремя остановилась, ибо в зале суда все сохранили положение сидя.

После соблюдения обязательных процессуальных процедур мужчина в бордовой мантии громко объявил:

— 24 марта 1957 года. Слушание по бракоразводному делу супругов Стоун объявляю открытым. Слово истцу.