Элис Хоффман - Третий ангел

После церковной службы мать Билла пригласила присутствовавших к себе, к столу подала холодное мясо, закуски, сыр и те хрустящие бисквиты, которыми славилась соседняя булочная.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — поинтересовался у Фриды отец, выйдя к ней на крыльцо.

Та вежливая болтовня, что вели за столом собравшиеся, была ей не по нутру, и сегодня она не находила нужным отдавать дань приличиям.

— Не очень.

— Понимаю. Конечно не очень. Не знаю, стоит ли тебе рассказывать, станет ли тебе от этого лучше, но в тот день, когда ты мне позвонила и я, приехав, отослал тебя на кухню, твоя мать сказала, что лучшее, что было в ее жизни, это ты.

Горло Фриды сжалось, и в глазах закипели слезы, но плакать она не могла. Никакого облегчения ей не приносили ни слезы, ни отсутствие слез.

В тот же день, как только гости разошлись, она попросила у Билла ключи от машины. Хотела отвлечься, съездить в город, сделать кое-какие покупки. Приехав в Рединг, тут же отправилась в магазин музыкальных товаров. Бродила вдоль прилавков, разыскивая новые записи. И наконец нашла то, что искала. Пластинка называлась «Лайон-парк».

Фрида стояла у прилавка и не могла поднять голову, слезы лились и лились, и никак ей было их не унять. К ней подошла продавщица, молодая женщина с прямыми светлыми волосами, в легкой индийской блузе и джинсах. Она, возможно, была ее ровесницей, но казалась подростком. Наверное, и сама Фрида выглядела так, когда впервые приехала в Лондон. Тогда весь мир был открыт перед ней. А впереди — только самое лучшее.

— Вам нехорошо? — спросила продавщица.

Фрида кивнула, показала на альбом, который держала в руках.

— Мы с ним были знакомы. — Она имела в виду Джеми.

— Первоклассный сингл, — сказала девушка. — Мой самый любимый.

Альбом был посвящен медсестрам, которые ухаживали за ним в больницах, и его жене Стелле, ангелу его жизни.

Фрида пошла к кассе. Джеми приобрел популярность из-за двух ее песен, но она всегда считала, что он станет знаменитостью. Дома она спрятала свое сокровище подальше в буфет и доставала его, только когда оставалась в одиночестве. Тогда она садилась у окна, смотрела на зеленые ветви плетеной изгороди, на хлопотливых воробьев, гнездившихся в ней, и слушала Джеми. То, что сейчас его пение вызывало в ней точно такие же чувства, что и в самый первый раз, заставляло ее мысленно смеяться над собой.

Теперь они с отцом совершали по субботам прогулки, на которые раньше Фрида отправлялась с матерью. Сначала это была дань памяти усопшей, но постепенно дочь начала снова радоваться обществу отца. В общем-то, они были очень похожи.

Они уходили надолго; шли по полям, минуя околицы соседних деревень, узнавали те, мимо которых когда-то проезжали. Во многих из них они побывали — там жили пациенты доктора, — но прежде эти визиты были короткими. При близком рассмотрении все оказалось совершенно иным.

Отец и дочь разглядывали цветущие колокольчики и пыльцу, повисшую в воздухе, прислушивались к пению крохотных звонких ручейков, встречали маленьких смешных лягушек, а однажды даже набрели на семейство лис: самец с самкой и несколькими детенышами. От этого зрелища к глазам Фриды подступили слезы — зверьки так радостно бегали по полю, — но она сумела удержаться. В конце концов, ей ведь только двадцать лет, и в ее возрасте не пристало быть такой сентиментальной и плакать целые дни напролет.

К концу весны Фрида набрала вес и чувствовала себя настоящим буйволом. И все равно постоянно хотела есть. Никогда прежде ее не одолевало такое обжорство! Ничего не оставалось, как брать с собой еду, и их субботние прогулки превратились в настоящие пикники: они устраивались где-нибудь на лужайке и принимались за сэндвичи с сыром и пикулями. Чаще молчали, а когда разговаривали, то обычно обсуждали самые интересные и спорные случаи из врачебной практики.

— Медицина справляется все с новыми и новыми загадками, — утверждал доктор.

— Но ведь не только из них складывается человеческая жизнь?

Они пришли к согласию на этот счет. Фрида, достав из рюкзака термос, налила обоим по чашке чаю. Воздух был упоительно сладок, пряно пахли травы.

— Я отношусь к тебе так же, как твоя мать, — сказал ей однажды отец. — Знаю, что жизни каждого из существ имеют одинаковую ценность, но никто для меня не может сравниться с тобой.

— Ты не прав. — Фриде хотелось обернуть разговор в шутку. — На днях просто до смерти соскучилась по майонезу и бутербродам с яйцом и слопала несколько штук. Потом, конечно, началась рвота. Я довольно скверная особа.

— Кто угодно… но не ты! — так ответил ей отец.

К тому времени она научилась ладить с новой женой отца, которая оказалась довольно приятной женщиной. Фрида не только запомнила ночь, когда видела эту женщину плачущей над телом мужа, но и еще несколько поездок с отцом в тот дом с ивами. Отец просил ее подождать в машине, и она читала, пока не угасал последний свет дня. Однажды она заглянула в окно. Отец и эта женщина сидели рядом и пили чай. По дороге домой отец пел, и она страстно хотела верить, что в их жизни ничего не изменилось, но не получалось.

Роды пришлись на первые летние дни. Были они очень тяжелыми, длились почти трое суток и заставили ее помучиться. К концу этого срока Фриде уже казалось, что она умирает, и, по правде сказать, было ей это безразлично. Она ненавидела ребенка, ненавидела себя и весь остальной мир, заставивший ее так страдать. Но едва мальчик появился на свет, как все изменилось. Назвать его решили Пол. Фрида задавалась вопросом, почему люди не рассказывают всей правды о родах, ведь ты оказываешься так близко к смерти, и ангел уже стоит у твоего ложа. Собственно, она видела обоих ангелов — ангела смерти и ангела жизни, видела, как они оба ждали за окном. Один стоял в тени, другой — на солнце, и трудно было разобрать, на кого из них она смотрит в эту минуту. А потом появился третий, тот, о котором рассказывал ей отец. Его черед наступает тогда, когда неизвестно, за кем будет победа — за ангелом смерти или ангелом жизни. Как только она увидела третьего ангела, раздался крик новорожденного.

Когда ей показали малыша, она будто стала другим человеком.

— Ты можешь поверить, что это наш ребенок? — то и дело спрашивал ее Билл. — Совершенно удивительное создание. Сплошные пальчики.

Впервые в жизни она увидела, как ее муж плачет.

И мгновенно влюбилась в дитя. Она не слушала, что говорит Билл, потому что младенец смотрел прямо на нее серо-голубыми глазами, и ей казалось, что он видит ее душу, самую тайную часть ее существа.

«Любовь всей моей жизни», — сказала она себе. Ангел из ангелов. И разрыдалась так, будто сердце у нее рвалось на части. Окружающие подумали, что это последствия трехсуточного непрерывного стресса.