Новая пташка для владыки (СИ) - Светлая Варя

— Но он предал меня! О, богиня! Разве не видела ты, какую боль я испытала! Я отдала все, все! А он наплевал на это! Изменил и предал!

Ее крик эхом разнесся по галерее, а горечь от измены была так свежа, словно это было вчера.

— Так ли это? — с тихим смехом ответил голос, — можно ли верить только своим глазам, жрица? Разве эту науку постигали в моих храмах? Разве это делала ты и твои сестры?

— Я…я не понимаю, — тихо сказала Эллин и опустилась на пол.

— Понимаешь, — ответила богиня, — загляни в свое душу и увидишь. Увидишь, что владыка был одурманен, закутан чарами и колдовством человека, которому больше всего доверял. Человеком, что даровал ему жизнь.

— Изора… — прошептала Эллин, устало прикрыв глаза, — это сделала Изора? Но почему, почему?

— Порой материнская ревность не знает границ, — ответила богиня, — она хотела прогнать тебя. Хотела, чтобы ее сын и дальше тешился с девами и был свободен.

— Но все обернулось проклятием и сотнями жертв, — грустно сказала Эллин, — и в этом моя вина.

— Да. Твоя, — сурово сказала богиня, — ты растратила весь мой дар попусту. Ты была моей жрицей. И прежде, чем вершить суд, должна была разобраться. Выслушать. И подумать. Так учили в моем погребенном храме.

Эллин склонила голову.

— Он превратился в чудовище… — прошептала Эллин.

— Да. Дурман, что наслала мать, стер из его памяти многое. Он помнит лишь, что ты его прокляла, обрушила на него свою яростную силу. Но за что — этого он не знает. Владыка не понимает, за что ты обрекла его на страдания. Твое проклятие коснулось и тебя — никому он не желал столько мучений, как тебе. Сам не ведая того, столетия он искал тебя. Проклятие изменило его и изменилось само. Вскоре ему стало мало прежних развлечений, сила его таяла, и он стал брать ее у женщин, со временем став называть своих наложниц птахами. Он и забыл, что именно ты так впервые их назвала. И чем меньше удовольствия он получал, тем больше брал. Он и сам забыл, чего искал в женщинах: силы, удовольствия, страданий или любви. Но ни одна его не полюбила, как ты и сказала.

— А как же Мелисса?

И снова тихий смех.

— Безумное поклонение не может быть любовью, — раздался насмешливый голос, — тебе ли этого не знать? Нет. По нему сходили с ума. Но по-настоящему не любил никто. Это лишь ожесточало его и причиняло новые страдания.

Эллин содрогнулась.

— А что же Рикар?

Огоньки в зеркалах стали ярче и больше, и где-то впереди замаячила дверь.

— Проклятие связало их, — ответила богиня, — Рикар превратился в охотника, жадного до чужой силы. Он стал искать девушек для владыки и, конечно же, тебя. Они знали, что рано или поздно ты вновь появишься в другом обличье.

В зеркальной галерее стало совсем светло.

— Но откуда им это было известно? — спросила Эллин, поднявшись на ноги.

— От меня, — гневно произнес голос, — ты была моей жрицей, одной из лучших, и так бездарно распорядилась моим даром! Неужто ты думаешь, что я бы позволила тебе жить в счастливом неведенье? Нет, Эллин-Авилина! Эти мужчины были виноваты, но и на тебе лежит вина.

— Да, — тихо произнесла Эллин.

Ее взгляд упал на шкатулку, которую она бросила на полу.

— Что в шкатулке? — спросила она, поднимая шкатулку.

Девушка провела по крышке рукой. На месте замка была эмблема со знаком владыки, точь-в-точь, как на печати, что она нашла в плачущем дереве. Девушка подняла печать и приложила ее к эмблеме. Шкатулка с тихим звоном раскрылась. На обитом бархатом дне лежали два кольца. Большое — черное, с алыми вкраплениями, и маленькое — светлое с голубыми прожилками. Их обручальные кольца, с той далекой, прошлой жизни. Эллин судорожно выдохнула.

— Эти кольца хранят все его воспоминания, — произнесла богиня, — о вашей первой и последней встрече. Воспоминание о любви и воспоминание о ее смерти. В них запечатана большая сила и яркие эмоции. В ней запечатана вся сила проклятия.

— Изора хотела, чтобы я уничтожила ее. Уничтожила воспоминания. Таэрлин сказал, что я умру, если сделаю ее.

В зеркалах замерцали синие и желтые огни.

— Да, — смеясь, сказала богиня, — умрешь. Наслав проклятие, ты отдала всю силу и умерла. Не меньшая сила нужна, чтобы его снять. Жизнь за жизнь, Эллин, круг должен замкнуться. Уничтожишь шкатулку, все воспоминания — и проклятие падет. Но ты умрешь — такова цена. Или можешь оставить все как есть и вернуть шкатулку владыке. Открыть и показать, за что именно ты его прокляла. Открыть глаза на правду и на его мать. Он имеет право знать, кстати. Ты так не считаешь, жрица? Проклятие меняется, Авилина-Эллин. И владыка знает это. Оно истощает его, истощает охотника. Владыке надо все больше и больше брать, а сил все меньше. Близок тот час, когда они закончатся вовсе.

— И что же тогда? — прошептала девушка. В груди что-то замерло, и стало трудно дышать.

— Ты знаешь это. Владыка становится смертным. Он умрет.

Это оглушило Эллин, и она часто заморгала. Неведомая сила обрушила ее на пол. В оцепенении Эллин молчала.

— Умрет… — почти беззвучно повторила она.

— Да. — Раздался из всех зеркал голос, — но ведь этого ты и хотела, жрица. Владыка умрет. Мучения всех девушек закончатся. Кончится все.

Эллин с трудом поднялась на ноги. Сгребла предметы и кинула их в мешочек. Захлопнула шкатулку и стиснула ее. Руки дрожали.

— Так что мне делать? — крикнула она, озираясь.

— Тебе решать…

Голос богини эхом прокатился по галерее и потонул в пучине зеркал. Мерцающие огни погасли, все погрузилось в серый сумрак. Дверь, которая казалась так далека, появилась прямо перед девушкой — только руку протяни. Эллин толкнула ее и оказалась на прежнем месте. Неподалеку спал еловый лес, а перед ней плясал священный огонь на алтаре.

33

Эллин опустилась на землю. Она думала о Таэрлине, мысленно перебирая все то, что вспомнила, все то, что было между ними в этой жизни.

Он желал ей мучений, так сказала богиня, и все же отпустил. Он знал, что она сможет разрушить проклятие, и все же отнял шкатулку. Чтобы Эллин не умерла.

Владыка никогда не был хорошим человеком, но и чудовищем тоже. И все же именно ее проклятие сделало Таэрлина таким. И все же он не так жесток.

Теперь ей стала понятна и ее сильная ненависть, и его желание причинить ей боль. Пожалуй, это было взаимным.

Но откуда тогда взялась эта нежность, с которой он иногда ее целовал, гладил ее волосы, шептал ее имя?

Эллин взглянула на шкатулку. В ней таятся все воспоминания. В ней скрыта правда. Правда об измене, пусть и насланной чарами матери.

Если она уничтожит ее, то умрет. Снова.

«Что он почувствовал тогда? — подумала Эллин, — когда увидел, что я умерла? Было ли ему горько?»

Ее взгляд упал на мешочек с найденными предметами, и она вспомнила про плачущее древо. Да, поняла Эллин, владыке было горько. Очень горько. Потому он и запечатал свою боль, свои слезы в коре, оставив себе лишь жестокость и гнев. Это были слезы и скорбь по ней, прошлой. По женщине, которую он любил, и которая его ужасно прокляла, умерев.

Он ненавидел ее за это. И знал, что она сможет уничтожить проклятие и умереть. И все же отнял шкатулку, зная, что скоро сгинет сам. От мысли, что Таэрлина не станет, у Эллин все застыло внутри, словно по жилам растеклась морозная вода. Да, он умрет, думала она, и все кончится. Те, кто остались в его садах, станут свободными. Но что же с теми девушками, что уже исчезли? Ведь в этом есть и ее вина.

Что выбрать: смерть его или свою? Он натворил ужасных дел, но причиной стала она. Вина лежит на обоих. И на Изоре, подсказал ей внутренний голос.

Эллин закусила губу, чтобы не расплакаться. Да, богиня Азуйра права: прежде она должны была разобраться, выяснить, где истина, а не проклинать, так сурово и жестоко. Каждый должен заплатить свою цену. И Эллин заплатит свою.

Все равно она всегда чувствовала себя в этой жизни потерянной, чужой.