Исцеление сердца - Сьюзен Фанетти

— Я клянусь, Ольга. Я сделал это, чтобы спасти вас.

И она, наконец, смогла сказать ему о своей самой большой боли, о той, что мучила и грызла ее сильнее всего, не позволяя ранам исцеляться.

— Нет. Ты сделал это, чтобы спасти Вали и Бренну. Ты не задумался о том, что станет со мной. Ты бросил меня. Ты покинул меня еще до того, как твой ярл ступил на замковые земли.

Повисла долгая тишина, и Ольга поняла без всяких слов, что права. Он даже не задумался о ней в ту ужасную ночь.

— Нет, — наконец, прошептал Леиф. — Я никогда не оставлял тебя. Ольга. Я всегда был с тобой в своих мыслях. Я думал, ты в безопасности.

Она ответила лишь вздохом. После долгого времени — а прошло уже больше года — гнева, злости и боли, так прочно укоренившихся в ее сердце, Ольга вдруг осознала, что это дерево страшных чувств вовсе не так крепко, как она думала. Она не ощущала в себе ненависти или злости. Только усталость.

И любовь. Да, в ней жила любовь, правда, уже не та, что раньше. Она не понимала этого нового чувства, но оно появилось откуда-то из глубины ее сердца и засияло так же ярко, как и прежнее.

— Скажи, что ты любишь меня, Леиф, — он уже говорил ей, но она хотела услышать это снова, сама не зная, почему.

В глазах его вспыхнуло удивление, руки сжались.

— Я люблю тебя. Ты мне дороже всех, дороже всего. Я люблю тебя всем своим сердцем.

— Сердцем, которое, как ты сказал, умерло?

— Ольга. Пожалуйста. Что мне сделать?

Но ничто не могло бы восстановить то, что было разрушено между ними. Равновесие было потеряно навсегда. Но было то, чего Ольга хотела именно сейчас. Одна вещь, которая могла бы, хоть на короткое время, спасти ее от тьмы.

— Возьми меня.

Леиф замер в неверии, его тело стало каменным.

— Ольга?

Она уселась прямо и ухватила его за пряди волос. Удерживая его голову так, чтобы он мог видеть ее лицо — лицо, которое едва освещало пламя свечи, но которое он знал лучше других, лучше, чем она сама, — она посмотрела в его глаза.

— Возьми меня. Так, как ты брал меня раньше, до того, как все случилось. Все, что было у меня тогда хорошего, было связано с тобой, и теперь все обратилось в прах. Я хочу другое воспоминание о тебе, или то, что осталось во мне от тех дней, просто умрет. Возьми меня. Возьми меня. Пожалуйста.

Она поцеловала его. Когда Леиф попытался отстраниться, она сжала пальцы и потянула его за волосы, не позволяя прервать поцелуй. Они застыли, касаясь губами губ друг друга, и этого было мало, этого было ничтожно мало, но одновременно — больше всего, что она ощущала вот уже долгое время. Сердце Ольги колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.

И потом Леиф сдался.

Его руки сжались вокруг нее подобно железным оковам, пальцы забрались в волосы, расплетая косы, рот открылся, и язык скользнул по ее губам. В этом поцелуе была сила, которой она раньше не знала, и она была рада. Это было не так, как раньше.

Она неистово прижалась к нему и прикусила зубами его нижнюю губу. Леиф издал низкий животный звук и потянул ее за косы, заставляя посмотреть в лицо. Она почти могла видеть голубое пламя его глаз.

Рассвет был близок.

Его грудь прижалась к ее груди. Она хотела снять с себя одежду, хотела почувствовать тепло его кожи на своей, хотела почувствовать себя в тепле и безопасности, и пусть это будет только иллюзия, которую развеет рассвет.

Вцепившись в его тунику, Ольга пыталась стянуть ее, но он отстранил ее и сжал ее кисти так сильно, что ей стало больно, и ухватился за застежки хангерока.

Движениями, уже не такими неловкими, как раньше, Ольга расстегнула застежки ее теперь уже ставшей привычной одежды. Она даже нравилась ей теперь больше, чем одежда Эстландии. Более удобная, хоть и более простая. Ольга показала некоторым женщинам способы вышивания, которым научила ее мать.

Что же до волос, она всегда носила косы, так что менять ничего особенно не пришлось.

Леиф отбросил застежки прочь, и они застучали по полу. А потом он развязал шнуровку, и хангерок сполз с ее плеч. Теперь только тонкая ткань нижней рубашки отделяла ее тело от его прикосновения.

Леиф обхватил ее лицо ладонями и снова поцеловал.

Он должен был спросить ее, хочет ли она этого. И она надеялась, что он не спросит. Это было даже не бледной тенью того, что происходило между ними раньше: та любовь была нежной, мягкой, даже невинной. Эта же была темнее. Горше. В ней звучали отголоски того, что случилось. Ольга не отдавалась — ей больше нечего было отдать, как и Леифу. Они только брали — каждый свое.

И еще в этой дикой страсти пульсировала любовь, настоящая, глубокая.

Ольга ответила на яростный поцелуй не менее яростно. Опустив руки, она нащупала завязки бриджей и потянула, развязывая. Ей в руку уткнулось свидетельство его возбуждения, твердое, горячее. Ольга задрала юбки, сжала напряженный стержень в руке и резко опустилась на него, насаживая себя так быстро и глубоко, что Леиф откинул голову и издал рык.

Так глубоко. Ей было больно, казалось, ее пронзило железным копьем, но Ольге было все равно. Она хотела, чтобы было больно. Хотела, чтобы эта боль прогнала из ее разума и сердца другую. Хотела чувствовать его внутри себя спустя дни, недели. Всю жизнь.

Ольга прикусила губу и снова насадила себя на него так глубоко, как могла, ища новой боли. Каждый жестокий толчок заставлял Леифа стонать так, словно она сжимала в руках его сердце, и она была этому рада. Она хотела, чтобы и ему было больно, как и ей. Она хотела, чтобы он запомнил это ощущение. Навсегда.

Леиф потянулся вперед и стянул с нее рубашку, обнажая грудь. А потом снова сжал ее и приподнял так, чтобы она выгнулась в его руках. Ольга опускалась и поднималась, опускалась и поднималась в тяжелой скачке, и когда он наклонился и обхватил губами ее сосок, она вцепилась руками в его волосы и потянула так сильно, что выдернула несколько прядей. Леиф снова издал тот животный звук и стал сосать сильнее.

Ольга не соображала, что происходит; она кружила в водовороте чувств и ощущений, в сплетении боли и всепоглощающей любви к этому мужчине —