Самое красное яблоко - Джезебел Морган
Как наяву я видела, как из огромных железных кораблей выгружают новые паровозы и новое железо для путей, и рабочие суетятся вокруг них, мелкие, как муравьи. Что же надеется получить от нас Сандеран, раз столько своих порождений присылает из-за моря?
– Люди говорят, этой осенью не будет зимних костров, – в тихие, текучие дни осеннего равноденствия говорила Грайне, и впервые голос ее звенел от злости. – Не по нраву сандеранцам наши праздники и обычаи, и они запрещают их. Говорят, глупости, говорят, суеверия! Говорят, только на дело рук своих можно полагаться, только ему жертвы приносить кровью и пóтом!
Тоскливая, дождливая выдалась осень, и в дальних провинциях, в тихих уголках, куда еще не докатилась железная воля сандеранцев, все равно горели костры – но тайком, и дух праздника не поднимался над ними вместе с дымом. Я не запретила слугам и селянам встречать Самайн, как они привыкли, но сама осталась в поместье и провела вечер с книгой, и ни шорохи, ни вздохи, ни нездешние ледяные ветра не побеспокоили меня.
Тогда мне казалось, что сколь многое ни забирал у нас Сандеран, он дает несоизмеримо больше – свободу от страха. Свободу от капризов добрых соседей. И ради этого многое можно вытерпеть и многое простить.
Дороги они не построили ни за год, ни за два: мелкие неприятности сыпались на них, как щедрой рукой пахарь сыпет зерно на возделанную землю. Даже до нас доходили слухи, как лихорадка серой кошкой шныряет меж ними, как ржавеет железо, а дожди и паводки размывают насыпи, как селяне подворовывают доски и щебень, как за ночь меж шпал прорастают разлапистые кусты щетинника[1] и крестовника, а рабочие, что вырывают их, потом покрываются ожогами и слепнут.
Моему народу было ясно: добрые соседи недовольны, добрые соседи злятся, не желают видеть на своей земле железо. Они морочили строителей, и те тянули дороги в сторону от размеченного пути, уводя рельсы то в топи, то к обрывам. Они сеяли меж ними склоки и свары, и больше ругани было, чем дела. Они отравляли еду и питье, и после них долгий сон не выпускал людей из объятий, а когда они просыпались, казалось им, что они все еще в плену кошмара.
И раньше к сандеранцам нанимались неохотно, теперь же и вовсе избегали их, и лишь согнанные со всех уголков страны заключенные и их собственные рабочие, запуганные и бессловесные, трудились над прокладкой путей.
Но даже сандеранцам оказалось не под силу тягаться с истинными хозяевами этой земли: спустя три года они сдались, и брошенные железные дороги обрывались в пустоту, ржавея и покрываясь дикой порослью сорняков. Только одну ветку оставили они – от столицы к новым шахтам, куда без устали везли свои механизмы, куда без устали сгоняли наших людей.
Это были самые спокойные годы на моей памяти, и только безоблачные детские воспоминания сравнятся с ними, но ими я стараюсь душу не бередить.
А затем сандеранцы достроили шахты свои и заводы, и небо почернело от дыма. Даже над садом моим зимой порою падал серый снег, словно смешанный с золой и угольной крошкой. В тот год я тайком покинула поместье, и лишь Грайне сопровождала меня. Никого это не обеспокоило – Рэндалл не видел во мне угрозы, когда за его спиною щерились пушками корабли сандеранцев. Да и чего ему было опасаться, если до этого год за годом соглядатаи его докладывали, что живу я почти отшельницей и не заботит меня ничего, кроме сада.
Скрыв лица глубокими капюшонами, мы отправились к берегам Эфендвил. Горько мне было осознавать, что не сбылись чаяния Мортимера, что Рэндалл так бездумно променял свободу Альбрии на корону, привязав к рукам и ногам своим ниточки и вручив управляющий крест Сандерану.
Восточный берег вздымался холмами, и с него прекрасный вид открывался на долину. Помню, как любовалась ею, еще будучи королевой: мягкой зеленью холмов, золотом полей и лиловыми коврами верещатника. Покоем дышали эти земли, убаюканные говорливыми реками, и небо чашей поднималось над ними.
Ныне же ничего не осталось. Уродливые длинные дома стояли там, где раньше спели ячмень и рожь, и серые пятна расплывались под ними, словно все кругом пеплом было укрыто. Из высоких труб валил в небо черный дым, и далеко в стороне высились широкие колодцы. Черная жидкость блестела у их основания.
– Как уродливо, – сквозь зубы выдохнула Грайне, и впервые цвет схлынул с ее лица.
– Мортимер говорил, – тихо припомнила я, – что трудно и опасно добывать земляное масло. И если опасность грозит не только людям, но и земле, то у меня дурные предчувствия.
Сердце мое давно ожесточилось, и потому мало волновали меня что жизни сандеранцев, что невольных их разнорабочих, некогда заклейменных и осужденных. Но рядом звенели реки, которые, сливаясь в мощное русло Эфендвил, несли свои воды к морю, сквозь поля и пастбища, сквозь предместья и столицу.
Вернувшись, я долго молилась Хозяйке Котла, уповая, что в мудрости своей не стала бы она одаривать нашу землю тем, что могло бы ее отравить. Но с тех пор все чаще и чаще снилось мне, как черная жидкость капля за каплей скатывается в русло рек, и вода становится черна, и гибнет все вокруг нее.
Кошмары долго оставались всего лишь кошмарами, тающими с первыми рассветными лучами, но вскоре стало мне не до них. Не с той стороны пришла беда.
Весна в тот год долго скупилась на тепло, и снег лежал до Остары. Резкий ветер с моря гнал и гнал тучи, и те сеяли мелким колючим дождем. Мы поздно смогли прибрать сад и обрезать яблони, и все чудилось мне, что с ними что-то не так, но я понять не могла что же.
К маю, когда солнце лениво растопило последние осевшие сугробы, яблони оделись в кипенно-белые цветы, столь щедро усыпавшие деревья, что казалось – вновь выпало столько снега, что сугробы яблони по макушку укрыли! Прекрасен был белый сад под тихим и ласковым солнцем Бельтайна, но я смотрела на него, и меня не отпускала тревога.
И когда лепестки снегом усеяли дорожки, ни завязи, ни свежих листьев не осталось на черных ветках.
И в те же дни Грайне слегла с неизвестной хворью.
2
Элизабет приехала через десяток дней. Сытые кони тянули комфортный экипаж с малым королевским гербом на дверцах, и несколько вооруженных всадников в синих мундирах под легкими кирасами ехали следом.
Горькая насмешка искривила мои
