Академия тишины (СИ) - Летова Ефимия

— Он твой брат, — зачем-то продолжила я, хотя надо было остановиться.

Демонов Джеймс! Сам он, видите ли, хочет рассказать! Ничего он не хочет, трус малодушный…

— Я же не спрашиваю, почему…

— Это инстинкт, — я испытала огромное желание прокусить самой же себе язык. но ограничилась тем, что впилась ногтем в ладонь.

Не помогло.

— Практически материнское чувство.

— Джейма! Я уже понял! — Габриэль чуть повысил голос, резко снял очки и бросил их куда-то за спину, не глядя, но звона стекла не последовало.

— Что ты понял?

— Что у тебя внезапно проснулся материнский инстинкт к практически незнакомому парню младше тебя на два года и выше на полголовы. Бывает.

Я замолчала, разом растеряв все мысли, умные и не очень.

— Это…

— Давай сначала закончим учёбу? — Габ отпустил меня и с неким раздражением скрутил рассыпавшиеся по плечам волосы в хвост. — А потом будем воплощать в жизнь твои и мои инстинкты, по очереди. Хотя, надо сказать, вот смотрел я на очаровательных первокурсниц — и никаких отцовских чувств к ним не испытал, вот ни малейших. Может, со мной что-то не в порядке?

— Габ! — я легонько дёрнула его за хвост. Первокурсниц он, видите ли рассматривал! Убью всех двенадцать!

— Возможно, просто мало присмотрелся. Надо…

— Прекрати! — я опустилась рядом, — Просто…

— Что здесь произошло во время каникул? — Габриэль сменил тему, и, честно сказать, я была благодарна ему за это. — Что произошло между тобой и Ларсом? Где он?

— Почему со мной вообще всё время что-то происходит? — пожаловалась даже не Габу, так, в пустоту.

Очки, целые и невредимые, вернулись к нему, притянутые невидимыми нитями телекинеза.

— Хотел бы я знать, — вздохнул он.

Глава 37. Прошлое

/прошлое/

Наверное, я должна радоваться, но на самом деле никогда ещё я не чувствовала себя такой потерянной и одинокой. Ощущение, что нужно что-то немедленно делать, немедленно предпринимать — а я скованна по рукам и ногам и не понимаю, в какую сторону сунуться.

На самом деле, нужно.

Самое первое дело — поговорить с Энтони. Сказать ему о ребёнке, он имеет право знать. Узнать его реакцию — ту или иную. Возможно, это многое изменит. Возможно, его родители поменяют своё первое мнение обо мне. Они ничего не сказали, но всё было понятно и без слов: нищая девчонка-сирота не пришлась им по душе. Впрочем, мне кажется, было что-то ещё, всё же Менелы — род не из последних, хоть и запятнавший себя судебными разбирательствами и потерей состояния. Но зачем Фоксам моё состояние, когда у них и своё-то девать некуда? Глупый вопрос, состояния много не бывает, а планку надо держать.

И тем не менее мысль о том, что должно быть что-то ещё, не отпускала. Возможно, Фоксам о Менелах было известно больше, чем мне. До поступления в Академию я мало интересовалась прошлым своих родителей, из-за потери дара чувствуя себя какой-то оторванной от рода и семьи, чувствуя себя немного не от мира сего, а потом уже просто было некогда. Для меня они были просто матерью и отцом, не магами. Я знала только, что унаследовала огонь от отца, но потом, когда на долгие годы осталась без своего пламени, перестала разговаривать с кем-либо на эти темы. Демонстрировала равнодушие, а на самом деле болела изнутри.

Как бы то ни было, отцу Энтони я не приглянулась, и, естественно, Энтони тоже это понял — и был весьма недоволен. Выяснять подробности я тогда не стала, казалось, впереди ещё столько времени.

Но если у нас будет ребёнок… Лишнего времени нет совсем.

Я кладу руку на живот, не понимая, не в силах ещё понять, что со мной происходит. Я чувствую себя… прежней. Обычной. Лёгкое физическое недомогание теряется в той постоянной мутной слабости, которую я чувствовала весь этот год, выполняя задания адьюта в столице.

А теперь и не только адьюта.

Но сейчас мне нельзя, нельзя больше туда ездить! Я знаю, чувствую — мои магические эксперименты на пределе сил, на пределе возможностей могут повредить ребёнку. Сама-то еле жива осталась.

И вслед за этой мыслью приходит новая, ужасающе-липкая мысль, даже не мысль, а вспышка воспоминания: леди Сейкен говорила о детях: дар должен передаваться по наследству, твои дети послужат Академии, науке, общему благу… Нет, ни за что. Никогда. Я не хотела впутывать Энтони в это всё, не хотела, чтобы он знал, рисковал, был вынужден что-то предпринимать для моей защиты от влиятельных, приближённых к короне людей, еще более влиятельных, чем его семья, искавших одарённых и незащищённых магов для не самых благих зачастую целей. Я хотела стиснуть зубы и дойти до окончания Академии. Из особняка Фоксов никто меня так просто не уведёт, уверяла я себя, вопрос решится сам собой. Как это ни глупо, как ни абсурдно звучит, я хотела защитить Энтони, оградить от всей той грязи, которой вынуждена была заниматься самой. Потому что понимала — разумеется, он запретит. И разумеется, никто просто так меня не отпустит. Однако сейчас разговор всё же должен был состояться.

Ребенок. Ребенок всё меняет. Я должна защитить ребёнка.

…интересно, каким он будет. Или она. Унаследует огонь или воздух. Мой цвет волос или Энтони. А может быть, дар и вовсе у него не проснётся — и такое бывает. Главное, даже, пожалуй, единственное, чего я хочу — сделать всё, что в моих силах, чтобы он был свободен в своих решениях. Сначала, конечно, нет, пока он будет маленьким и целиком от меня зависимым, ему будет важно услышать наши с Энтони советы, мнения и напутствия, чувствовать поддержку, заботу и внимание, но потом, потом… Когда он станет взрослее, самостоятельнее, сильнее, пусть у него будет выбор, бессмертные боги, и никто никогда не станет принуждать его делать то, чего он делать не хочет.

Я все время старалась добавлять к местоимению "он" — "или она", но мне почему-то упорно виделся только маленький рыжий мальчик с лукавой, немного хитрой улыбкой, непоседливый, очень подвижный, умный, но слегка легкомысленный, перебрасывающий живое и такое послушное ему пламя с ладошки на ладошку. Очень одарённый. Прекрасный. Возможно, в моих мечтах было больше фантазии, чем предвидения.

***

Наверное, день, когда я рассказала обо всем Энтони, был последним таким всепоглощающе счастливым днём в моей жизни. Его радость, его принятие — с первого сказанного мною слова — были как целительное снадобье на свежую кровоточащую саднящую рану. Я хорошо запомнила тот вечер, его сильные руки, обнимающие меня под грудью так бережно. Наши разговоры, наши планы — наивные и беспечные планы двух вчерашних детей, когда мы выбирали имя будущему продолжению нас обоих.

— Джеймс, — сказала я, не задумываясь. Не знаю, откуда я придумала это имя, Энтони немного ревниво принялся расспрашивать о моих знакомых Джеймсах, но я со смехом только мотала головой:

— Наверное, именно потому и выбрала, что нет у меня таких знакомых, нет никаких ассоциаций!

— А если девочка?

— Не знаю, — честно сказала я. — Мне почему-то кажется, что будет мальчик.

— Ну а вдруг. Можно будет назвать её Джеймой. Или Джессикой. Или Дженет. А Джеймсом назовём нашего второго.

— У тебя есть какая-то знакомая Джейма? Или Джессика? — вопросительно приподнимаю бровь, слегка жалея, что на самом деле нисколько его не ревную. Энтони наклоняется и целует меня в ухо, в шею, в живот через платье, а я снова смеюсь, в глубине души думая, что совсем его не заслуживаю.

Первое, что я вижу, вернувшись в комнату — белое, как мел, как молоко, лицо Маргариты. Мельком отмечаю, что её недавняя вспышка ярости теперь вполне объяснима — как маг жизни, весьма неравнодушный ко мне в связи с её неутихающей симпатией к Энтони, она вполне могла понять, в каком положении я нахожусь. И это означало окончательный конец ее романтических мечтаний. Но сейчас во взгляде Риты не было ненависти. В нём был страх и… вина? Ее зелёные глаза казались темными, как два провала. Не успев толком ничего понять, сделала шаг через порог и вдруг почувствовала болезненный спазм в горле, один, еще один. Не понимая, что происходит, схватилась за шею, задыхаясь, не теряя сознания, но буквально бредя по самому краю. В этот момент чьи-то руки схватили меня и потянули прочь из комнаты. Сопротивляться я не могла.