Милость крестной феи - Мария Заболотская
Эли же пошла в мать и обещала в недалеком будущем стать невысокой стройной девушкой со светлыми, чуть рыжеватыми волосами – густыми и блестящими, но, увы, ничуть не похожими на золото или медь. Лицо ее очертаниями напоминало сердечко, нос был чуть коротковат и курнос, голубые глаза – с добрым лукавым прищуром, выдающим простоту нрава и склонность к шутливым проказам. Таких девочек обычно наряжают в пышные платьица с узором из мелких цветов – они словно созданы друг для друга – и угощают сладостями без меры.
Но тут-то и сказались странности, в которых была повинна то ли злопамятная фея, то ли необычное воспитание Одерика, разрешавшего Эли вести себя так, как ей вздумается.
Начнем с того, что с самого раннего детства Эли любила животных и птиц, и они платили ей взаимностью. Под каким бы деревом во дворе ее ни усадили родители, спустя несколько минут на ветвях появлялись большие и малые птицы, рядом на земле укладывались дремать тощие дворовые коты, а бродячие собаки просовывали свои носы в щели забора и радостно взвизгивали, приглашая девочку с ними поиграть. Сколько ни прогоняли Маргарета и Старая Хозяйка эту шумную компанию, верещавшую и чирикавшую на все лады, но стоило им только отвернуться – звери и птицы возвращались, словно кто-то отдал им приказ не отходить от девочки ни на шаг.
В комнате у нее всегда водились мыши, и Эли заливисто хохотала, когда мать или служанки пугались мышонка, забравшегося под подушку. Ей не нужны были никакие куклы, никакие игрушки – лишь бы только возиться со щенками и котятами, чесать гриву коню или следить за воробьями.
Стоило ей подрасти, как вся ее одежда покрылась пятнами и дырками, зашивать которые не успевала ни Маргарета, ни служанки. Во всех карманах, за пазухой и в носовом платке Эли прятала объедки для котов и собак, а туфли набивала зерном для птиц. Даже в ее растрепанных волосах была припрятана корочка хлеба для лошади.
– Ох, да какая же она грязнуля! – в отчаянии повторяла Маргарета, наблюдая, как дочь ползает по траве вдоль забора, чтобы изловить потерявшегося цыпленка и вернуть курице.
– Фея же сказала, что Эли будет доброй, – невозмутимо отвечал на это Одерик. – Какая же доброта возможна без любви к бессловесным тварям?
– Но она постоянно испачкана то сажей, то золой!
– Ты запрещаешь ей брать еду для собак и котов – вот она и пробирается на кухню, прячась в темных углах, чтобы тайком взять хоть что-то.
– Вся ее одежда грязная и рваная!
– Она сбегает в лес, чтобы посмотреть на диких животных и порезвиться вволю – ни одно платье не выдержит таких испытаний.
– Запрети ей ходить в лес! – взмолилась Маргарета. – Разве не в лесу волшебство фей сильнее всего?
– Разве не в лесу принцев – да и людей вообще! – водится меньше, чем где бы то ни было? – Одерик развел руками. – Ей нравится гулять в одиночестве, и, если мы запрем ее в комнате, кто знает, не сгрызут ли мыши наш дом до основания?
– Ох, эти мыши! – вскричала Маргарета, в сердцах потрясая руками. – Эти мыши!.. Весь дом уставлен мышеловками, отчего же в них никто не попадается?!
– Оттого, что твоя дочь выбирается по ночам из кровати и портит все мышеловки, которые находит, – отвечал Одерик, добродушно похохатывая. – Если бы не коты, которые сбрелись в нашу усадьбу со всей округи, то мыши съели бы даже наши туфли…
– Коты!.. – обессиленно повторила Маргарета. – Да, и правда. Тут полно котов, мышей, собак – и всё из-за Эли…
– Быть может, – сказал Одерик гораздо серьезнее, – следует говорить не «из-за Эли», а «для Эли»?
– Что ты имеешь в виду?
Одерик умолк, как это всегда бывало перед словами, которые он до того обдумывал не один день, а затем промолвил:
– Быть может, звери и птицы лучше людей знают, как надо защищать Эли от злой воли высших существ?..
Глава 4
Так что у Эли действительно появилось множество друзей – вот только людей среди них не водилось.
Целыми днями она пропадала в лесу, не замечая ни жары, ни холода, ни дождя, ни снега. Письмо и счет казались ей несложными, но скучными науками, и, обучившись положенным для здешних детишек невеликим премудростям, она с чистой совестью занялась тем, что было куда интереснее и важнее: подзывала лесных птиц особым свистом, чтобы потом перекликаться с ними на все голоса, или бегала наперегонки с косулями. Руки у нее покрылись сеткой тонких белых и красных шрамов от укусов и царапин – Эли играла с лисятами и волчатами, словно это были домашние щенки. Иногда она засыпала от усталости около норы, и тогда лесные детеныши сворачивались клубочками рядом, показывая, что считают девочку существом, ничем от них самих не отличающимся. Взрослые лесные звери держались с Эли более недоверчиво, но никогда не причиняли вреда. Впрочем, об этом она не рассказывала дома, и даже Одерик не догадывался, как далеко она забирается в чащу.
С десяти лет она научилась крепко, по-мужски, держаться в седле, и ей разрешили брать из конюшни старую кобылу, когда-то верой и правдой служившую Одерику. Иной раз выходило так, что за весь день никто не видел Эли: она уезжала на рассвете, а возвращалась только под вечер, и одним только богам да лесным жителям было известно, где она пропадала.
– Помяни мое слово, зять, – как-то сказала Старая Хозяйка, неодобрительно смерив взглядом внучку, вытиравшую пот с конских боков, – ты натворил беды с воспитанием Эли! Доброта – это, разумеется, хорошо, но… не глупа ли она? Игры со щенками и котятами годятся разве что для детишек, а она уже не ребенок.
– О, Эли знает о жизни побольше нашего, – ответил Одерик. – Не заблуждайтесь на ее счет.
И в самом деле, нет более жестокого учителя, чем природа, и нет законов более безжалостных, чем законы леса, а Эли хорошо изучила их, блуждая по заброшенным тропам. Ее доброта давно уже не была детской и бездумной. Высшее милосердие, как известно, иной раз заключается в том, чтобы прекратить мучения живого существа, – и она была на это способна с тех пор, как отец подарил ей острый охотничий нож.
– Скажи, Эли, – спросил он перед тем, как отдать подарок, – не встречала ли ты в лесу чего-то… странного?
– Что странного может быть в лесу? – ответила Эли вопросом на вопрос. – Там всё и всегда устроено справедливо и правильно. Это люди бывают странными – вот как вы сейчас.
Одерик рассмеялся, согласился и прибавил, что нож ей все равно пригодится – даже в таком безопасном и приятном месте, как лесная чаща.
Такой была дочь Одерика и Маргареты, когда ей исполнилось пятнадцать лет. Миловидное лицо ее с круглыми нежными щеками до сих пор оставалось обманчиво детским, но взгляд голубых глаз стал прямым и смелым, а движения – ловкими и бесшумными. Все в округе знали, что Эли принадлежит более миру леса, чем миру людей, и не удивлялись, увидев ее следы далеко от человеческого жилья.
С людьми она держалась приветливо, но сдержанно – порой родители брали ее с собой в гости к соседям, заставив перед тем расчесать как следует волосы и вымыть шею. Ей там было немного скучно – разве можно сравнить чинное чаепитие с тем, чтобы гнать лошадь по воде вдоль берега, поднимая тучи брызг? – но она внимательно слушала все, что говорилось, и домысливала то, о чем умалчивалось. Люди ей, пожалуй, нравились, хоть и чуть меньше, чем мыши или лисы. Впрочем, не было в округе дочери, более близкой с отцом и матерью, чем Эли. Почти никогда в этой маленькой дружной семье не случалось ссор. Старшие часто вели доверительные беседы с девочкой, и Одерик не раз с гордостью говорил, что из Эли выйдет толк – когда-нибудь она сможет управлять усадьбой ничуть не хуже его самого,
