Реверанс со скальпелем в руке - Тамара Шатохина
— Я прилягу? — тихо клонило меня в солому и на какой-то то ли тюк, то ли сверток.
— Не стоит, — резко отозвался военный, — ехать недалеко — отоспитесь с дороги на месте. Все равно командир в отъезде, так что представиться сможете только завтра к вечеру.
Его нельзя было злить… вот именно сейчас — точно нельзя. И я послушно уселась, хватаясь за борта и пережидая головокружение. И вспомнила, кстати:
— Мсье… а мы ведь не представились друг другу. Моё имя — Маритт, вдова дю Белли, урожденная де Лантаньяк.
— Прошу прощения, — бросив в мою сторону непередаваемый взгляд и тяжело вздохнув, скупо кивнул мужик: — Гаррель, старший сержант гренадерской роты. Живее, лентяи! Дело к вечеру! — подстегнул он окриком возницу и кучера, неспеша тащивших к телеге непонятные тючки и мои баулы. Те ускорились…
А я обвела все вокруг рассеянным взглядом — убогие строения, запыленные у дороги деревья… Дилижанс, осточертевший за три дня пути, сейчас казался испытанным, надежным убежищем. И даже примитивные инстинкты Моро уже не бесили — на самом деле он не сделал мне ничего плохого. А что ждет там — впереди?
Господи, что творю, куда лезу? — тихо и, наверное, правильно паниковала я. Хотя пока же ничего страшного? Если что — отработаю назад. Завтра пообщаемся с их командиром, а там… там уже будет видно.
Сержант устроился рядом с возницей, оставив мой комфорт на мое же усмотрение. Почему-то это не задело. Реакцию мужика на дикую для него ситуацию я отлично понимала. Скорее всего, благородная с виду дама в действующих войсках почти то же самое, что баба на корабле.
Телегу жестко потряхивало. Чувство такое — откроешь рот и на очередном подскоке отхватишь себе кусок языка. Большой тракт был накатан лучше, да и рессоры дилижанса отрабатывали, но и там… О хороших дорогах здесь речи вообще не шло, потому что мощеные булыжником улицы тоже… то еще испытание для ног.
Оставив позади последние унылые каменные домики населенного пункта, мы въехали в лес и сразу нахлынула прохлада и пошли совсем другие запахи…
С запахами тут была отдельная история. У нас они не такие агрессивные. Бывает, конечно, но скорее, как исключение. А здесь градация по шкале интенсивности просто зашкаливала. Не просто неприятный запах, а сразу — вонь. Если запах еды, то или исключительно аппетитный, или отвратительный. Духи мужские и женские — удушающей плотности. А запахи человеческого и лошадиного пота витали рядом практически постоянно, причем женский был особенно резким и неприятным. Привыкнуть к этому было нельзя. И все-таки запахи — мелочь.
Любые неудобства, если они просто неудобства, а не тяготы и лишения, вполне себе терпимы. Труднее для меня оказалось другое — осознать. И почти невозможно — смириться. Потому что всё здесь было непонятным и чужим, а значит страшным. Я была ребенком в черной комнате — потерянным и беззащитным. Растерянность, паника… возмущение! Меня просто поставили перед фактом, принудив к жизни здесь и воспринималось это, как насилие над личностью. И естественно, вызывало протест.
Чтобы не сойти с ума, я старалась найти хоть какое-то более-менее разумное объяснение происходящему. Но это позже, а в самом начале даже дышать было страшно.
Все здесь было не так. И понятно, что придется привыкать и не на время. В этом придется жить, ломая в себе все, из чего состоит взрослый человек: привычки, устои, вкусы, ритм жизни… Останется только память. Страшно…
Первое, что я почувствовала, очнувшись, это запах сырости и человеческой нечистоплотности. Сырость пахнет холодом, плесенью и затхлостью. А люди — чесноком, мочой и очень остро — потом… Хотя женщина средних лет, вздремнувшая в кресле у моей постели, выглядела опрятно — глухое темное платье, объемный белый передник от шеи до самого низа и чепец, полностью скрывающий волосы. Кроме неё слабый огонёк свечи давал увидеть только огромную серую постель, на которой я лежала и столбики деревянного балдахина со сдвинутыми темными занавесями. Дальше все тонуло в полумраке, плотно обступившем постель.
И тишина… мертвая, безнадежная какая-то тишина. Гробовая… Жутко страшная, потому что абсолютная, а так не бывает. Оказалось — бывает.
И я как-то сразу поняла, что это и есть «тот свет».
В постели я лежала не навзничь, а полусидя и могла видеть свои руки, выпростанные вдоль тела, даже пошевелила пальцами. Это были руки взрослой женщина, а не грудного ребенка. А значит нашими душами распоряжаются по мере надобности. Понадобилась здесь и сейчас — втиснули в подходящее тело… а почему меня? И почему сюда — где так страшно? Все эти мысли и нервы, а еще мертвая тишина… она просто убивала! Откуда-то изнутри физически ощутимой волной поднималась паника, почти парализуя тело и мозг уже тоже… но тут женщина всхрапнула во сне. И я вдруг успокоилась, расслабилась и тоже уснула.
Следующий раз проснулась уже днем и это заметили, началась суета. Женщин было уже две — обе охали и что-то бормотали, а крепкий пожилой мужчина разглядывал меня молча. Обращались ко мне — «мадам» и язык, на котором они говорили, был французским. И подумалось — может то, что я его знаю, как раз и сыграло свою роль? А тут всплыло еще и «мое» имя — Маритт, созвучное Марии. Так может и это тоже что-то значило?
Местный французский сильно отличался от того, который я когда-то изучала, но это как раз понятно. По этому поводу вспомнилось еще из школьных времен — наш класс тогда встречался с лицеистами из Франции. Для них это была экскурсионная поездка в Россию, а для нас — языковая практика в живом общении. Свели нас лицом к лицу, как баранов и срочно нужно было что-то сказать — чувствовалась неловкость. Тогда и был задан вежливый вопрос — нравится ли нашим французским друзьям Россия? В ответ услышали короткое «ва». Наш спаситель Алик Князев, переспросил на всякий случай еще раз — вдруг не расслышали или не поняли? А в ответ опять булькающее «ва».
— Это у них сейчас такое «уи», — сделал вывод кто-то из ребят. Так и было. Мы
