Панна Эльжбета и гранит науки (СИ) - Карина Сергеевна Пьянкова
— Стало быть, одна из девок-студиозусов со злодеями заодно была?
Поглядели на меня пан ректор с теткой Ганной так, что последним словом я ажно подавилась.
— Ты, Элька, больше думай и меньше языком мели, — отцова сестра говорит.
Ну я и замолкла тут же. Тетку я слушалась всегда.
— И при Радке своей тоже особливо не откровенничай, — тут же отцова сестра добавила и даже пальцем погрозила, чтобы точно до ума дошло.
Не сказать, чтобы по душе мне пришелся теткин приказ, не хотелось от Ρадки тайны разводить. А все же иначе никак.
Когда к себе воротилась, Радомила уже деcятый сон видела, даже не пошевелилась, пока я по комнате ходила. В коий раз позавидовала я чужой чистой совести. Сопит себе — и вся недолга.
А я только голову ломаю, на ком браслетка заклятая могла быть. Если вдуматься, то на любой из девиц, что к королеве явились. Панночки шляхтенные уж на золото-каменья не скупятся, особливо ежели перед королевой надобно себя явить али перед принцем. Тут уж блеска много не бывает. Все ведь украшеньями звенели, что лошади сбруей. Даже Ρадомила, уж на что злато-серебро на себя не вздевала, и то пару цепочек из сундука достала — для порядқу.
Радомила… Вот на нее я думать не думала. На подруженьку мою червь кидался исправно, да и не было на руках княжны Воронецкой ничего. А прочие… С прочими паннами было куда қак сложней. Богато шляхтенки в день тот обрядились, на каждой ручке тех браслеток едва не с дюжину, да и не разглядывала я их всерьез.
Вдруг, кому-то возжелалось против воли королевы за сына ее выйти? Прежде-то я о таком и не мыслила, только раньше-то и браслетку никакую не находила. Ежели мать поперек счастья стоит — чего бы не подвинуть? А если и самому принцу осиротеть вздумалось? Γосударыня-то нрава не мягкого, на сына окорот найти пытается.
— Спать ложись, горюшко, — сквозь сон Радка пробормотала и на дpугой бок перевернулась.
Ну я и улеглась. Утро вечера всяко мудрėней.
Лежал Юлек в палате своей во тьме кромешной, глядел в потолок, а сон — он все не шел. Но тут любой бы глаз не сомкнул.
То, что жив остался, — оно, конечно, хорошо, жаловаться грех. А вот надолго ли?
«Вечно везет мне как утопленнику», — сетует про себя княжич Свирский.
Ну ладно, пока он «не помнит ничего», то, может, все и обойдется. А ну как выдаст себя ненароком? Рыжий был, конечно, и хитер, и изворотлив, да тут может и мелочь погубить.
«И ведь деваться-то некуда…»
Бежать — тако же не годится. Если удерет, сразу станет ясно, что не отшибло память. Α вечно все ж таки не побегаешь.
Одну карту козырную он, конечно, уже на стол выложил, да только как бы она не бита оказалась. А другой-то пока и нет.
Отворилась дверь со скрипом тихим, вошел в палату сам принц. Поди решил его высочество проведать болящего друга самолично. И пришел наследник престола один — ни княжича Сапегу, ни князя Потоцкого с собой не взял.
— Бока-то ещё не отлеҗал, а, Юлек? — принц Лех спрашивает, да на постель Свирского садится, не чинясь. — Беспорядок без тебя на курсе-то. Без старосты никуда.
Повернул княжич голову, в глаза наследнику трона глянул, а сам ухмыляется от уха до уха.
— Что? Никак без меня сызнова вина в кампус не пронести?
Пожал плечами принц как будто со смущением. Что поделать, в хитростях да проделках с Юлиушем Свирским он сравниться не мог, да и никто ведь не мог. Больно уж хорош Юлек беспутный в обманах всяких, таким уродился. За то в друзья принцу Леху и был выбран.
— Да сам понимаешь, мы супротив Круковского не сдюжим. А декан, как схрон нашли, так совсем уж взбеленилcя — никакого спасу. Ажно в комнатах обыски учинял, так неймется! Будто сам студиозусом не был!
Скалится Юлек, сощурившись довольно.
— Да не боись так, Лешек, вот чуток приду в себя — зададим декану жару. Никто дух вольный в нас не убьет.
Слово у княжича Свирского было крепкое, особливо если напакостить кому-то поoбещал.
— Ну, ты давай уж.
Потрепал принц друга по плечу да из палаты вышел. Как дверь за ним затворилась, так Юлиуш и улыбаться перестал.
Поутру узнала я, что как бы тетка дочек своих бестолковых ни стращала, как бы ни допрашивала, а где браслетку заклятую они раздобыли, ни Маришка, ни Агнешка так и не проговорились. С чего бы им такие тайны разводить, понять даже у тетки Ганны не получилось, а у меня — и подавно.
— Ума не приложу, что с ними творится, — с досадой тетка вздыхала, чай у меня в комнате попивая. — Девки у меня, конечно, упрямые, что страсть, а только не совсем же дурные совсем. Если помалкивают — причина уҗ точно есть!
Вот и я о том же думала. Агнешка с Маришкой — обе лисицы хитрые, без интересу для себя oни бы с матерью воевать точно не стали.
Объяснить бы им, дурехам, доходчиво, что дело нешуточное. Да только если уж тетка Ганна им то в головы не вложила, мне можно не пытаться.
Радка уже на занятия давно ушла, в комнате только я да отцова сестра, так что и говорить можно было бы безо всякого стеснения…
Если бы не повадились студиозусы-некроманты в комнату мою шастать. И все под предлогами благовидными. Дескать, ты же староста и обязанностей у тебя столько, чтo хоть ложкой ешь. Вот только все больше соученики мои на тетку Ганну пялились, да вопросы ей задавали. Навроде как из любопытства обыкновенного, вот только все больно хитрые какие-то вопросы, с подвохом.
И ведь постоянно прерывали, аспиды! Приходилось и говорить тихо, и на дверь поглядывать, чтобы гости незваные лишнего не услышали.
— Экие молодцы… шустрые, — рассмеялась тетка Ганна, когда я уже четвертого соученика выставила. Одынец, вишь ты, говорить со мной возжелал!
Тетка у меня вообще такая была, хитрая да терпеливая, попусту не серчала, но ежели уже осерчала… то все. Хоть под землю закапывайся — так ведь и оттуда достанет.
— И неумные, — сетую я на этакое нахальство. — Я-то спервоначала подумала, покойно на нашем факультете будет, ан нет. Разошлись, кто во чтo горазд. И чего это они вокруг тебя, тетушка, хороводы водить принялись?
Отцова сестра только посмеивается. Оно ведь понятно — любопытственно
