Однажды, в галактике Альдазар - Алиса Чернышова
— Разумеется.
— Вот и хорошо, — Сэм улыбнулся. — Начну относительно издалека, уж простите. Знаете, моя докторская по клиническому психоанализу называлась…
— “Взгляд Медузы Горгоны. Виктимблейминг и грани его проявлений”. Я читал.
— Правда? — кажется, он удивился вполне искренне.
— Это даже немного обидно, — заметил Тана. — Я вполне способен понять, о чём там написано.
— Не в том дело, — отмахнулся Сэмюэль. — Просто не знал, что работа есть в публичном доступе.
Что же, это и впрямь немного неловкий момент, признаваться в котором не хотелось. Но лгать шаманам — пустая затея.
— По правде, я воспользовался своим положением. В работе на Тайную Службу есть ряд своих преимуществ, знаете ли.
— Вы воспользовались возможностями Тайной Службы, чтобы прочесть мою докторскую? — Сэм был не то в ужасе, не то в восторге.
— Да. Небольшое должностное преступление. Но в оправдание своё должен сказать, что, во-первых, я нашёл вашу работу действительно занимательной, во-вторых, было бы странно не прочесть нечто, написанное… некоторым образом знакомым мне существом. Мне интересно было заглянуть в ваши мысли.
Сэм склонил голову набок.
— Вы никогда не упоминали об этом раньше.
— Не думал, что это нуждается в упоминаниях. Просто ещё несколько часов самообразования, — Тана не стал говорить, что все работы Сэмюэля у него хранились на личном вирте и изредка перечитывались. Возможно, это могло бы быть понято неправильно… или правильно. Как знать, что хуже.
— Вот как, — прищурился Сэмюэль. — Мы ещё поговорим об этом, но — позже. Пока что я хочу вернуться к Медузе Горгоне.
— Скорее всего, сцена её убийства — символ победы патриархальных культов над матриархальными. Что, впрочем, вы и сами знаете.
— Да, я знаком с теорией Единого Мифа. Но вы знаете и я знаю, что воплощения архетипов Великой Богини или Многоликого Героя — не то, о чём я хотел бы поговорить прямо сейчас. Что, впрочем, вы и сами знаете, — Сэм послал ему иронично-насмешливую улыбку.
Тана вынужденно кивнул.
Не то чтобы он прямо горел желанием, но, похоже, этого разговора не избежать.
— Я хотел поговорить о жертвах, Тана. Точнее, о гранях виктимблейминга и синдроме выжившего. Который в вашем случае имеет ужасающе буквальный смысл.
Тана хотел спрятаться в песок.
Песка не было.
Приходилось сидеть и слушать.
— Я хочу донести до вас одну вещь. Знаете, желание после травмирующего события вернуть контроль над собственной жизнью нормально. Это стадия выздоровления. Но, к сожалению, иногда это доходит до крайностей и перерастает в патологию. Жертва пытается вернуть себе власть, обезопасить себя, в итоге превращая это в манию. А ещё в некоторых случаях это переходит в попытку, успешную или не слишком, полностью сломать себя — и хорошо если потом собрать заново. “Со мной-прошлым это случилось, потому что он был…” Дальше подставляйте нужное. Глуп? Доверчив? Слаб? Неуклюж? Сказал не то? За всю свою карьеру я слушал очень разные варианты. И ни один из них на самом деле не был ни на йоту близок к правде.
Тана с трудом подавил иррациональное раздражение.
— И в чём же была правда?
— Базово? Правда в том, что кто-то, кто был на тот момент сильнее, решил сделать это с ними. Причины? Оказались не в то время и не в том месте. Увлеклись не тем человеком…
— …жили не на той планете, мешая добывать полезные ископаемые, — закончил Тана.
— Именно, — по лицу Сэма скользнула тень. — Или стали контрольным экземпляром для изучения. Вариантов бесконечно много, к сожалению. Но объединяет их одно: это не зависело от ваших действий и бездействий, талантов и взглядов, одежды или поведения. Повод бы нашёлся. Я повторял это тысячу раз, и, боюсь, повторю ещё…
— И солжёте, — резюмировал Тана. — Ради блага, но всё же солжёте.
— Не солгу.
— Бросьте. Будь мы более развиты, будь мы готовы, сумей мы…
— Реальность не знает сослагательного склонения.
— Верно. Но у меня — у меня единственного — есть шанс всё переиграть. Говорить за всех тех, кто замолчал навсегда. И я его не упущу.
— У вас есть шанс жить.
— Вот я и живу.
— Не похоже. Это похоже на что угодно, но не на жизнь.
Тана слегка засвистел, что было самой близкой аналогией смеху, на которую он был способен.
— Но а как ещё? Я — последний.
Сэм побарабанил пальцами по подлокотнику.
— Последний человек на Земле сидел в комнате... — протянул он.
— И тут в дверь постучали? — закончил Тана.
— Да.
— Как же. Самый короткий страшный рассказ на свете.
— Он не страшный. Точнее, он был страшным в ту эпоху, когда был написан. Теперь же он где-то между страхом и надеждой. Всё зависит от того, кто за дверью.
— И кто же?
— Прямо сейчас? Я. Я стучу, — сказал Сэм. — Я стучу в вашу дверь. И только вам решать, какой жанр будет у этого рассказа.
Странная игра.
Цепляющая до самого нутра.
Тана покачал головой.
— Я тоже люблю Брауна, как и всех фантастов ранней космической эпохи. Но это не важно. Я — последний. Вы должны понимать, что это значит.
— Да. Это значит, что вы, вопреки всему, живы.
Ох, нет, Тана не хотел больше этой ерунды.
У него была идея получше.
— Это значит, что вы могли бы написать обо мне.
— Что, простите?
— Научную работу, — прищурился Тана. — Или даже научно-популярную. О синдроме выжившего пишут многие, в послевоенное время это почти банальность. Но вы могли бы быть первым, кто напишет о синдроме единственного выжившего. Это принесло бы вам известность. Довольно скоро я стану информационным поводом, так что…
Стаканчик полетел в стену.
В комнате стало тихо.
— Вы не доказательство, — почти прошипел Сэм. — Не лабораторный эксперимент. И уж точно не грёбаный информационный повод, на котором я хотел бы нажиться.
Тана, не удержавшись, снова лизнул воздух языком. Эмоции, которые испытывал Сэмюэль, иррационально казались ему вкусными.
Сэм неожиданно фыркнул, откинулся на спинку кресла и прищурился.
— Вы сделали это специально, — заметил он.
Сэм всегда был умным.
— Не знаю, о чём вы, — расширил зрачки Тана. — В любом случае, наше время на сегодня истекло. Мы встретимся завтра.
Сэмюэль покачал головой.
— Возможно, вам нужен
