Змеи Неба и Пламени - Ребекка Кенни

— Ты отдал мой народ в руки ужасного человека, — говорю я ему. — Семьи, которые мне дороги, люди, которые были добры ко мне, теперь находятся в его власти, и в этом твоя вина. Я никогда не прощу тебя за это.

Он рычит громче, отступает ещё на шаг, его крылья напряжённо выгнуты, а хвост с шипами хлещет воздух.

— Удивлена, что ты не отдал меня ему, — продолжаю я. — Ты делал и худшие вещи, например, устраивал массовые резни ради новых охотничьих угодий. Почему бы не взять сокровища и Паррокские банки, или что там ещё, и не отдать меня ему? Ты всегда можешь найти другую девушку на моё место. Какую-нибудь покорную, которая не будет тебя раздражать, которая будет рада принять тебя и высиживать твои яйца.

Он двигается ко мне, голова опущена, глаза горят. С каждым словом он обнажает свои длинные, сверкающие в тусклом свете зубы.

— Мне не нужна другая девушка, — произносит он.

В моём сердце пульсирует тревожное волнение, но это только сильнее разжигает мою ярость. Я не могу справиться с бурей эмоций, поэтому сжимаю зубы и бью его кулаком в чешуйчатую морду, прямо между ноздрями.

— Кажется, будто муха приземлилась мне на нос, — мрачно усмехается Киреаган.

Я кричу от ярости и замахиваюсь, чтобы ударить его снова, но прежде чем мой кулак достигает цели, он резко вдыхает и вздрагивает.

Вспышка света на мгновение полностью заслоняет его, и, когда она гаснет, передо мной снова стоит тот самый высокий, крепко сложенный мужчина с тёплой смуглой кожей, острыми рогами и водопадом чёрных, как ночь, волос.

Я бью его сильно в левую грудь, и он отшатывается с хриплым стоном. Эта вспышка насилия немного облегчает мою неистовую боль, поэтому я бью его ещё раз, по рёбрам. Костяшки ноют, но эта боль ничто по сравнению с агонией моего израненного сердца.

Киреаган делает шаг назад, хватает одеяло и торопливо оборачивает его вокруг бёдер, заправляя края вместо того, чтобы завязать. Видимо, он понятия не имеет, как это делается. На этот раз он стоит немного увереннее.

Когда он снова поворачивается ко мне, его тёмные глаза светятся искренним сожалением.

— Вперед. Причиняй мне боль, — говорит он. — Твой гнев свеж и обжигающ, и ему нужна разрядка. Когда один дракон становится причиной гибели другого, намеренно или случайно, убийцу наказывает родственник погибшего. Я причинил тебе невыразимую боль и лишения. Независимо от моих мотивов, ты заслуживаешь возмездия. Разорви мою кожу, набей мне синяков, избей меня — я не буду сопротивляться. Моё тело принадлежит тебе.

Я замираю, потрясённая его словами, такими непохожими на те, что он сказал, когда вырвал меня из воздуха у городской стены.

Тогда он заявил: Твоя воля, твоё будущее и твоё тело принадлежат мне.

А теперь он отдаёт своё тело мне. Подчиняется боли ради меня, даже несмотря на то, что сам пережил невообразимые потери. Я не могу забыть его голос, когда он рассказывал о своей Наречённой, о бабушке, о сестре. Я не могу не видеть зуб и коготь, с такой заботой выставленные на полке в его пещере, с вырезанными именами его родителей. Я не могу игнорировать безмолвное свидетельство еды, которую он приготовил для меня, и этот дурацкий чай… этот чёртов чай.

— Ты слышала меня, Серилла? — повторяет он. — Соверши свою месть. Используй меня.

Жар прокатывается по коже, разгорается в центре тела, обжигает вены, пальцы. В ушах гулко шумит кровь.

Используй меня. Используй меня…

Я бросаюсь к нему, хватаю его за волосы, тяну его лицо к своему. Мои губы терзают его, наши зубы и языки переплетаются, безумные, голодные. Моё тело истосковалось по прикосновениям, по теплу, по чему-либо, кроме этой постоянной, изнуряющей неопределённости. Я так устала от боли, от грусти, от напряжения и страха. Мне нужно горячее, гладкое тепло его груди, плотные мышцы его живота, линии его бёдер. Мне нужны его сильные руки, которые неуверенно обнимают меня, пока мои пальцы вцепляются в широкую поверхность его спины. Он стоит неуверенно на своих человеческих ногах, и я толкаю его назад, к другому одеялу. Мы падаем на него, сметая в сторону чашку с комковатым чаем и несъедобной едой.

— Ты сказал, что я могу использовать тебя, — произношу я между яростными поцелуями. — Я хочу использовать тебя, чтобы почувствовать себя лучше. Можно?

— Тебе нужен мой язык, — он высовывает его с намёком, и это настолько нелепо и очаровательно, что я смеюсь. Я смеюсь, но тут же смех гаснет, словно потушенный огонь, потому что моя мать мертва, моя мать была избита и обезглавлена, и, боже, что со мной не так… Я перестаю целовать его, прижимаю лоб к его плечу и закрываю глаза, пытаясь удержать слёзы. Я сдерживаю их так сильно, что не могу дышать.

Всё моё тело содрогается, яростное подтверждение моей боли. Руки Киреагана крепче сжимаются на моих боках.

— Возможно, тебе сейчас не нужен мой язык, — тихо говорит он. — Возможно, тебе нужен отдых.

— Нет, — я провожу зубами по его толстой ключице и кусаю до тех пор, пока его дыхание не сбивается. — Мне нужно, чтобы ты заставил меня перестать думать, перестать чувствовать эту боль.

— Физическое наслаждение может это сделать? — Боль в его голосе струной отзывается в самой глубине моей души.

— На какое-то время, — шепчу я.

— Тогда делай со мной всё, что хочешь. Я сказал это и имел в виду каждое слово.

Я выпрямляюсь, сидя на его талии. На мне всё ещё нижнее бельё и короткая обёрнутая юбка, а он по-прежнему в одеяле. Но даже через ткань я чувствую его возбуждение.

Он мой враг, и всё же я не хочу переступать ту грань, к которой он может быть не готов. Он ведь никогда не был с женщиной.

— Если тебе что-то не понравится, скажи, и я остановлюсь, — произношу я мягко.

— Мне понравится всё, — отвечает он, его лицо заливает румянец. Он смотрит на меня так, словно разрывается между страхом и необузданным восторгом.

Этот взгляд стирает из моей памяти все ужасные истины, отодвигая их куда-то вглубь сознания. В этот момент существует только он — с его неукротимым, непредсказуемым драконьим сердцем, с его когтистыми руками, так осторожно удерживающими мою талию, и с его прекрасными чёрными, как шёлк, волосами, рассыпанными по одеялу.

Я снимаю розовую повязку с груди и бросаю её в сторону. Его лицо меняется, наполняясь чем-то, похожим на благоговение, и я едва сдерживаю смешок. Я никогда не понимала,