Бей или беги - Рита Лурье
Томасин и самой стало легче. Напряжение чуть ослабло. Она с удовлетворением подумала, что все-таки переиграла Малкольма. Да, ее жизнь на воле была недолгой и не сильно радостной, но умрет она свободным человеком. Не в золотой клетке. Не в камере бывшей тюрьмы. В ночном лесу. Под крик совы. Под бархатными ветвями елей, под этими прекрасными звездами.
Ей говорили, что до крушения мира небо было другим — засвеченное городскими огнями, фонарями и вывесками, выцветшее, как старая фотокарточка. Звезд было не разглядеть, но небосклон бороздили искусственно созданные человеком летательные аппараты, чуткий глаз которых следил за каждым смертным, ходящим по земле.
Девушка пригрелась в недрах своей массивной куртки и незаметно уснула. Отец разбудил ее засветло, когда воздух был особенно холодным, а тишина обличала малейший шорох в десятках миль отсюда. В синих предрассветных сумерках они продолжили двигаться через лес к единственному поселению. Они ночевали там месяцы назад, направляясь к хижине для зимовки. Но у городка отец резко свернул в сторону, на разбитую дорогу, терявшуюся между деревьев. Сквозь снежные прогалины просматривались остатки асфальтового покрытия, вспучившиеся, истрескавшиеся, как скомканная бумага.
Томасин снова овладело беспокойство — все-таки отец так и не удосужился пролить свет на цель их путешествия. Они долгое время сидели на месте, и она не видела веской причины для смены локации. В хижине осталось много ценных вещей, в случае переселения стоило бы забрать и их… Да и зачем? Мертвецы не показывались уже давно, в этих местах их, вроде как, не было. Люди… к счастью, тоже не напоминали о себе. Последняя стрела Томасин с начала зимы украшала вывеску автозаправочной станции. Очень далеко отсюда.
Она больше не могла сдерживаться. Колени гудели от напряжения. Ей нужен был хотя бы короткий отдых. Пешие походы трудно давались в ее положении. От усталости хотелось лечь посреди дороги и заплакать.
— Пап, — позвала Томасин, — куда мы идем? Что происходит?
Широкая спина отца застыла. Он повернулся и решительно заковылял к дочери. Водянистые глаза в складках морщин смотрели со строгим, почти злым прищуром.
Отец сплюнул себе под ноги.
— Она поможет, — сказал он.
— Кто поможет? О чем ты? — простонала девушка. В детстве она всегда огребала за подобные сцены, могла получить оплеуху, выслушать массу оскорблений и претензий. Вот на них-то отец не скупился. Или какие-то нравоучительные, емкие фразы из тех, что она потом несла с собой, оказавшись одна. Но Томасин уже не была ребенком и не боялась получить по лицу за проявление слабости. Она устала бояться, ведь только и делала, что готовила себя к самому худшему всю минувшую зиму.
Даже если отец достанет нож — уже не тот, любимый, канувший в Капернауме, а новый, армейский, подобранный где-то по пути у мертвого военного. И перережет ей горло, как Дайане. Ведь его дочь больше не была той храброй девчонкой. Она шагнула в ад и сломалась. И зря пыталась осенью пустить пыль в глаза, демонстрируя чудеса ловкости и сноровки. Ничего этого не осталось. Он разочаруется в ней. Она не нужна ему такая. Она нужна ему сильной.
Или нет?
Отец вдруг потрепал ее по плечу. Объятия он не любил, брезговал и прочими проявлениями «сентиментальности». У Томасин потеплело на душе: этот маленький жест значил очень многое. Поддержку. Заботу. Любовь.
— С твоей проблемой, — сказал отец, — эта ведьма все поправит.
И Томасин не знала, плакать ей или смеяться. Она уже не верила в избавление. Если отец вел ее к кому-то, кто имеет познания в медицине, то слишком поздно прерывать беременность. Она умрет. Не через день, неделю или месяц. А совсем скоро. Предчувствия ее не обманывали.
Все, что ей осталось — это встретить финал с честью.
— С моей проблемой… — пробормотала она.
— Моя жена умерла в родах, — напомнил отец, — ребенок убил ее.
Ребенок, — повторила Томасин про себя. Ей невдомек было размышлять, почему он сказал именно так. Возможно, сжалился. Слова «ты убила ее» были слишком страшными. В любом случае сейчас был самый неподходящий момент, чтобы задавать бессмысленные вопросы.
— Пойдем, — с тяжелым вздохом согласилась она.
Остаток пути она готовила себя к тому, что долго маячило на горизонте, как далекая перспектива, а теперь происходило здесь и сейчас. Она украдкой гадала, давно ли отец в курсе? Давно ли он заметил? Выходит, ей все-таки удалось обмануть его бдительность. Узнай он раньше, сразу принял бы меры. Он сам бы выскоблил ублюдка из нее, чтобы позволить ей умереть свободной.
Ублюдка, — повторила она про себя, и горло сжал спазм. Впервые, наверное, за все это время Томасин стало совестно за подобные мысли. Она не имела права ненавидеть этого ребенка. Он такая же жертва, как она сама. Он не виноват в том, что его использовали против нее. Он и сам, будь у него выбор, предпочел бы остаться там, где до явления на свет дремлют невинные души. А не тащиться в мир, полный опасностей и жестокости. И лучшее, что для него могла сделать Томасин — забрать с собой. В небытие. В тишину и пустоту. Ведь судьба у этого ребенка едва ли будет счастливой. И долгой. Томасин не сомневалась: поганая это будет судьба. Скорее всего, отец не позволит ему даже издать первый крик. Задушит своими огромными изуродованными руками. Над телом умершей дочери.
Интересно, — вдруг задумалась она, — а дети становятся ходячими мертвецами?
Самые юные твари, что ей встречались, были подростками. А что становилось с детьми? Куда они все подевались?
Погрузившись в свои невеселые размышления, она не заметила, как они дошли до еще одного маленького бревенчатого дома, окруженного плетеной изгородью. Первое, на что упал взгляд девушки, была голова мертвеца, насаженная на пику у ворот. Ее сильно потрепали птицы — глаза отсутствовали, обглоданные уши и нос напоминали древесные грибы. Рядом с головой висела рукописная табличка «не входить, убью нахер».
Отец чуть поморщился, глядя на предупреждение, и открыл перед Томасин калитку. Перезвон консервных банок на ней возвестил хозяев о прибытии чужаков. На крыльцо тут же вывалилось огромное, не меньше отца, пугало неопределенного пола, с длинными белыми лохматыми волосами, с ружьем наперевес.
— Кто там!? Чего надо!? — заорало оно подозрительно знакомым голосом.
Томасин изумленно моргнула. Нет. Ей показалось. Это попросту невозможно! Она не могла так далеко от бывшей тюрьмы встретить еще одного призрака тех лет. Она сошла с ума, не иначе.
— А, это ты, — лохматое создание опустило ружье и махнуло рукой, приглашая в дом, — веди ее сюда.
Отец подтолкнул зазевавшуюся девушку
