Бей или беги - Рита Лурье
Томасин вышла на улицу и крепко зажмурилась, когда мороз ужалил разгоряченную кожу. Остатки снега захрустели под тяжелой, хромоногой поступью отца.
— Ну? — спросил он.
— Пойдем домой, — сказала Томасин, — нам нужно уходить.
Она двинулась к воротам, затылком чувствуя его гневный взгляд. Он нагнал ее в несколько широких шагов и грубо дернул за плечо.
— Что это значит?! — потребовал он объяснений, — что эта…
Томасин не собиралась подставлять Гвен. У ее решений было слишком много невинных жертв. Достаточно.
— Мне уже не помочь, — заявила она, смело встретив взгляд отца.
— Да мне плевать! — взревел отец. Он стиснул огромные ладони в кулаки. Томасин ждала удара, но занесенная рука отца так и застыла в воздухе, прерванная грохотом выстрела. Его подхватило лесное эхо.
Гвен, стоящая на крыльце, держала ракетницу. Дым медленно плыл вокруг нее по воздуху.
Томасин задрала голову, проводив глазами огонек, взметнувшийся к облакам, прежде чем рухнуть, подобно падающей звезде. Верхушки сосен окрасились красным.
Отец зарычал и ринулся к Гвен, на ходу выхватив нож — огромный тесак мясника. Женщина навела ракетницу на него и снова выстрелила, но его не остановили ни отдача, ни вспыхнувшая на плече куртка. Он налетел на женщину, беспомощную перед его напором, и размашистым движением всадил нож ей в глазницу. Так, как учил Томасин расправляться с мертвецами. Гвен пронзительно вскрикнула, пошатнулась и обхватила лезвие пальцами.
— Папа, нет! — заорала Томасин. Она повисла на предплечье отца, ощутив жесткие, напряженные мышцы под тканью его плотной куртки. Он стряхнул ее с себя, как навязчивое насекомое, и сам выдернул нож. И снова ударил, на этот раз в жилку на шее женщины. Гвен осела на землю. Ее лицо заливала кровь, а из горла вырывались булькающие хрипы.
Бей или беги, — вспомнила Томасин слова отца.
Отца, который стоял перед ней с окровавленными руками и лезвием, пока его плечи вздымались от частого, бешеного, как у загнанной лошади, дыхания. Он обернулся к ней, и за миг до того, как девушка бросилась бежать, она поймала его взгляд. Взгляд охотника, приметившего жертву. Гипнотический взгляд удава.
— Стой, — скомандовал отец, но она не послушалась.
Деревья мельтешили перед глазами. Томасин поразилась тому, как ее измученное, ставшее таким неуклюжим тело, вообще отыскало силы на этот рывок. Она перепрыгивала через коряги и уклонялась от ветвей с давно утраченной прытью. Адреналин пробудил ее внутреннего зверя, готового любыми средствами цепляться за жизнь. Но его ресурсы не были безграничными. Она оторвалась, но быстро устала. Морозный воздух ранил разгоряченные легкие. Ей нужно было хоть немного отдышаться, прежде чем продолжить свой безумный забег.
Шаги отца раздавались совсем близко.
— Томас? — крикнул он, — стой!
Она задержала дыхание, остерегаясь, что оно выдаст ее укрытие. Она вжималась спиной в ствол дерева, едва уместив за ним свою объемную фигуру, давно не такую миниатюрную, как прежде. Ее бегство и игра в прятки с отцом заведомо были обречены на провал.
— Томас, — повторил он, — иди ко мне.
Он убил Гвен, но мне-то он ничего не сделает, — попыталась успокоить себя Томасин. Они на одной стороне. Вместе. Против всего мира. Ей нужно убегать не от отца, а от того, кто мог видеть вспышку сигнальной ракеты. От того, кто идет за ней, чтобы запереть в клетке и издеваться всю оставшуюся жизнь. Отец ей не враг. Он поможет.
Томасин выступила из-за дерева и поняла, насколько беспомощными были эти мысли. Она посмотрела на отца как-будто со стороны, как на чужого человека, и испугалась. Огромный человек, с перекошенным гневом лицом и окровавленными руками, выглядел воплощением ночного кошмара. Его взгляд был безжалостным, а губы кривились в гримасе отвращения. Но этот монстр на ее стороне. Он не причинит ей вреда.
— Пойдем, — сказал отец, — надо домой.
Девушка приблизилась к отцу и сделала то, что никогда прежде себе бы не позволила, остерегаясь порицания. Но ей было слишком страшно. Ей нужно было почувствовать себя в безопасности. Она обхватила рослую фигуру отца и на мгновение спрятала голову у него на груди. Пусть он и не обнял ее в ответ, но и не оттолкнул.
— Вот так, — сухо похвалил он, — молодец. А с этим мы разберемся…
— С этим? — Томасин отшатнулась.
Презрительный взгляд отца был прикован к ее беззащитному животу, обнаженному распахнутой курткой. Девушка инстинктивно накрыла его руками.
— Я придумаю, как вытащить это из тебя, — пообещал отец, — и все будет как раньше.
Ее опасения подтвердились.
— Но… — пролепетала Томасин, — пожалуйста, это…
— Они испортили тебя, — продолжал он, — засунули в тебя свое гнилое семя. Но я вырежу его. Ты снова будешь…
— Нет, — взмолилась она. Она почувствовала, как ребенок под тканью толкается в ответ на давление снаружи. В нем тоже была заложена жажда жизни, такая же, как во всех них. Он не понимал, что сейчас решается его судьба, но чувствовал опасность на уровне инстинктов. И торопился как-то повлиять на свою судьбу.
Резкий спазм пронзил тело Томасин, заставив ее согнуться от боли. Она уперлась в колени, чтобы не потерять равновесие, и земля качнулась и поплыла перед глазами. Она несколько раз вздохнула, шумно выталкивая воздух из легких, но это не принесло облегчения.
Все случится сейчас.
Она сползла на землю, окончательно утратив связь с реальностью. Окружающий мир перестал существовать, обратившись в мутные, цветные пятна, утопленные в бесконечной агонии. Голос отца, испуганный и злой, донесся до нее как из-под воды, но звук треснувшей ткани свитера был острым и отчетливым. Томасин с трудом разлепила веки и увидела свой живот, бледную кожу в синих прожилках вен. И нож в руках отца, все еще покрытый пятнами крови Гвен.
Томасин рванулась из последних сил, уворачиваясь от удара. Она шатко поднялась и снова ринулась наутек, толком не видя, куда бежит. Ветви деревьев цеплялись за одежду, подошвы ботинок вязли в снегу, словно в болоте.
Он что-то кричал ей вслед. Он был совсем близко. А у нее кончались силы. Боль подстегивала двигаться вперед, но с каждым шагом тело тяжелело.
Девушка плюхнулась в снег, выставив перед собой ладони, чтобы смягчить падение. Она выхватила из-за спины лук и стрелу. Перемазанные в лесной грязи руки не слушались и скользили, пока она натягивала тетиву. Ее трясло. Зубы стучали не то от волнения, не то от холода.
— Это для твоего же блага, Томас, — осудил отец, — не дури.
Она выстрелила.
