Под тенью белой лисы - Бронислава Антоновна Вонсович
Я всполошилась, что он может выставить меня из лаборатории насовсем, и быстро сказала:
– Я испугалась, сильно ударилась и мало чего понимала. Разве можно меня винить? К тому же я ни слова не сказала об увлечении Соколова антиправительственными заговорами. А то получится, что мы знали и промолчали.
Тимофеев вздохнул.
– Вздорный он человечек, но в некоторых вопросах настоящий талант, – проворчал он. – Правда, теперь таланту этому расцветать придется где-нибудь на периферии и только после отбывания срока.
– Срок за шутку?
Я поначалу удивилась, но вдруг подумала, что в характере Соколова было перепутать свертки и взять не тот, а сверток с бомбой вполне может ждать своего часа где-то в укромном месте. И я бы очень не хотела в этот час пересечься с аспирантом или с кем-нибудь из его товарищей. Судя по тому, что Тимофеев мне ничего не ответил, он тоже сильно сомневался в том, что аспирант хотел лишь пошутить.
– Вы говорили, Филипп Георгиевич, что исследования моего деда до сих пор не повторили, – сказала я, лишь бы перевести разговор на другую тему и прервать нехорошее молчание. – Что вы имели в виду?
– У него была прекрасная методика встраивания лечебного артефакта в тело пациента, – Тимофеев с готовностью поддержал новую тему.
– А зачем встраивать? – удивилась я. – Насколько я понимаю, достаточно простого контакта с кожей.
– Неправильно понимаете, Елизавета Дмитриевна, – ехидно ответил Тимофеев, явно садясь на своего любимого конька. – Если артефакт встраивать, и не просто так, а правильно, то работать он будет куда эффективнее. Тоньше настройка. Меньше потери магической энергии. Потерять, опять же, артефакт невозможно.
– Но если это такое полезное направление, почему за столько лет не нашли методику встраивания? – удивилась я.
– С чего вы взяли, Елизавета Дмитриевна, что не нашли? – усмехнулся Тимофеев. – Извиняет вас лишь то, что вы слишком далеки пока от целительства. Методики существовали и до вашего деда, возникали и после. Так что мы встраивали, встраиваем и будем встраивать.
Он лихо подмигнул.
– Но чем принципиально отличается методика моего деда? – продолжила я допытываться. – Или вы сказали так цесаревичу для красного словца?
– Что вы, Елизавета Дмитриевна? – удивился Тимофеев. – Методика Седых действительно была уникальной, передать он ее не успел, потому что говорил, что хочет сначала довести до ума, а уж потом выносить на суд общественности. Но, увы, получилось как получилось.
Он грустно развел руками.
– Вы так и не ответили на вопрос про принципиальное отличие от других методик, – напомнила я.
– Разве? – удивился он. – Артефакты, встроенные по его методике, становились частью тела, понимаете? Их никак нельзя было обнаружить даже на аурном плане, и тем не менее они работали так, как надо. До сих пор есть пациенты, которые ходят с артефактами Седых и в других не нуждаются.
Он продолжал еще что-то говорить, но я уже не слушала, потому что внезапно поняла, где находится артефакт, за которым все охотятся. Но понимание не делало меня ни на йоту счастливее, потому что мало знать, где лежит, надо еще уметь достать.
– Филипп Георгиевич, – прервала я Тимофеева, который вовсю продолжал изливать на меня сожаления о целом пласте знаний, ушедшем с моим дедом, – наверное, можно понять, как их встраивать, если извлечь. Вы же извлекаете артефакты?
– Помилуйте, Елизавета Дмитриевна, зачем извлекать работающие артефакты, подвергая тем самым жизнь пациента опасности?
– А профилактические работы? Неужели никто не проверяет, не дают ли артефакты сбоя?
– Елизавета Дмитриевна, такие артефакты перестают работать только со смертью носителя, – торжественно сказал Тимофеев. – Это раз. А два – даже если бы мы захотели извлечь артефакт, вживленный Седых, мы бы не смоги этого сделать.
– Почему? – удивилась я, холодея от нехороших предчувствий.
– Потому что обычными методами его невозможно найти. Он есть, но его как бы нет. Я подозреваю, что использовался авторский вариант пространственного кармана, но, чтобы обнаружить вход в него, нужно понимать методику Седых, а это пока никому не удалось.
Глава 20
Итак, оказалось, что мне жизненно необходимо найти записи моего дедушки. Но как подступиться к поискам? Чтобы понять кого-то, нужно думать, как он. Или хотя бы попытаться это сделать. Но даже чтобы только попытаться, нужно хоть немного знать того, чью шкуру хочешь на себя примерить. А что я знала о Седых? Да, собственно, почти ничего: талантливый целитель, которого были бы рады видеть в любом клане, из-за замужества дочери оказался привязан к Рысьиным. А вместе с ним и Звягинцев, который тоже мог устроиться не хуже в другом месте. А вот что Седых представлял из себя как человек, я понятия не имела. Были ли у него какие-то ограничения, или мой родственник считал, что ради достижения целей все средства хороши? На кой черт он засунул проклятый артефакт в меня, свою единственную внучку? И как его теперь доставать? Подозреваю, что даже если кому в голову придет разобрать меня на клеточки, артефакт достать не удастся. Возникает интересный вопрос: что случится с артефактом после моей смерти? Вывалится ли он или так и останется на другом плане бытия? А если вывалится, будет ли неповрежденным? Боюсь, это можно проверить только опытным путем, а я к таким экспериментам совершенно не готова. Что ж, придется выяснять окольными путями.
– Филипп Георгиевич, я бы хотела вернуться к книге Воронова.
– Елизавета Дмитриевна! – возмутился Тимофеев. – Я же вам все объяснил!
– Я не собираюсь подвергать сомнению ваши слова, просто хотела уточнить, не опасно ли вообще проводить такие исследования? Что будет, если артефакт повредится? Сила зверя рассеется? Или?..
– Точно это вам никто не скажет, но, скорее всего, попытается воссоединиться с хозяином, – проворчал Тимофеев. – С чего вы вдруг озаботились таким странным вопросом, Елизавета Дмитриевна?
– Даже не знаю, Филипп Георгиевич. Но если человек что-то делает небрежно, то это может привести к печальным последствиям. А мне показалось, вы упрекали господина Воронова именно в небрежности.
Я старалась отвести подозрения, но Тимофеев слишком уж недоверчиво на меня посмотрел и ответил:
– Не в небрежности, а в подтасовке фактов, в подгонке их к нужному результату. Да и не проводил он никаких опытов с артефактами, в которых заключена частица зверя, он занимался только описанием.
Этот взгляд Тимофеева мне совершенно не понравился, он смотрел так, словно сканировал, и я прямо нутром чувствовала, что заведующий лабораторией изучает мою ауру. Ауру, в которой, если верить отвергнутой книге, инфернальная лиса успела нагадить. А вдруг на самом деле Тимофееву близки выводы Воронова о превентивном уничтожении носителей лишнего зверя и
