Под тенью белой лисы - Бронислава Антоновна Вонсович
– Какая вы героическая барышня, – восхищенно сказал подошедший ко мне Львов и подал руку, чтобы я могла на нее опереться, поднимаясь с пола. – Не каждая решится пожертвовать собой ради других.
Глава 19
– Жертвовать собой ради императорской семьи – долг каждого подданного, – неприязненно процедила Софья Данииловна. – Я бы сказала – священный долг.
И окинула меня таким взглядом, что я в раздражении выпалила:
– Что-то я не заметила, чтобы вы принимали этот долг на себя. Пренебрежение интересами империи налицо.
Делать такие заявления, сидя на полу, получается не слишком убедительно, но я чувствовала себя так, словно либо бомба все-таки взорвалась, либо по мне пробежала толпа спасителей будущего монарха, а именно совершенно разбитой. А тут еще радостно засверкал вспышкой фотограф, запечатлевая редкую по драматизму сцену: наследник престола помогает своей спасительнице.
– Я член императорской семьи, – снисходительно бросила Соболева и посмотрела на меня этак сверху вниз, как на мелкое насекомое у своих ног.
– Пока нет.
– Вот именно, Софи, – выразительно сказал Львов и, видя, что я не тороплюсь принимать его помощь, ухватил меня, поднял на ноги и встряхнул так, что зубы клацнули. Мои – от встряхивания, Софьи Данииловны – от злости. – Вы в порядке, Елизавета Дмитриевна?
– В совершеннейшем, – подтвердила я и на всякий случай прислонилась к стене. Ноги держать отказывались, но если Львов продолжит столь внимательно ко мне относиться, то Софья Данииловна исправит неаккуратность бомбиста хотя бы по отношению к моей персоне. По отношению к жениху исправлять до свадьбы будет крайне неосмотрительно. – Я вам весьма признательна, ваше императорское высочество, за помощь.
– Это самое меньшее, что я могу для вас сделать. Вы всех нас спасли.
Тем временем к соколовскому свертку, так и не рванувшему до сих пор, приблизился один из охранников и предельно осторожно начал снимать слои бумаги. Сам же неудачливый бомбист стоял, подняв подрагивающие руки и уткнувшись лицом в стену, на которой виднелись кровавые разводы. Про смерть и про сатрапов он почему-то уже ничего не говорил, молчал как партизан. Проникся, наверное, важностью своей миссии по уничтожению монархов.
– Книги! – наконец крикнул охранник и потряс над полом каждым томиком.
Книги были совершенно обычными, поэтому из них ничего, кроме пыли, не высыпалось. Соколов громко хлюпнул разбитым носом и прогнусавил:
– Я же сказал, что это была всего лишь шутка.
– Хорошенькая шутка! – возмутился Тимофеев. – Ваши шутки, Павел Владимирович, дурно пахнут. В каком свете вы выставили нашу лабораторию перед гостями? Ничего, теперь у вас будет время подумать. Посидите в тюрьме, разберетесь, что приличному человеку делать можно, а чего необходимо избегать.
– Я показал несовершенство дворцовой охраны, – прогундел Соколов и шмыгнул носом. – Можно сказать, выявил огромную дыру в безопасности. За что меня в тюрьму?
Он повернул голову и возмущенно блеснул глазами. Нос у него был разбит, если не сломан, и кровь текла на пиджак и рубашку не обильно, но и не торопилась останавливаться. Фотограф радостно переключился на него и сделал пару снимков, наверняка весьма эффектных.
– Какую дыру? – возразил охранник. – Будь у вас в руках что-то опасное, мы бы засекли артефактами, а книгами вам никого не убить. Разве что напугать.
– Ах, это были всего лишь книги? – восторженно переспросила Софья Данииловна, и по ее лицу разлилось неземное блаженство. – Получается, Елизавета Дмитриевна из-за тяги к знаниям уронила бедного аспиранта и разбила ему нос? Как неблагородно с ее стороны нападать на ничего не подозревающих господ. Впрочем, Рысьины всегда отличались плохим воспитанием.
В улыбке она расплылась совершенно крысиной, наверняка кто-то из этих мелких грызунов потоптался в ее родословной совсем недавно, иначе ничем не объяснить желтизну ее острых противных зубов.
– Где уж нам до воспитания Соболевых, – пропела я в ответ. – Которые готовы оправдать даже прямое оскорбление монархии, если это им выгодно.
– Елизавета Дмитриевна, – прошипел теперь уже Тимофеев. Так прошипел, что я сразу вспомнила, что, наехав на клан Соболевых, наехала и на него. – Не обобщайте.
– Филипп Георгиевич, но я же правильно понимаю, что Софья Данииловна – соболевский эталон воспитанной барышни? И чем она сейчас, по-вашему, занимается? Пытается прикрыть задницу вашему аспиранту.
– Ой, – сказала Софья Данииловна, прислонилась к стене, зажмурилась и замахала руками у своего лица. – Я ничего не слышала, совершенно ничего.
У нее началась самая настоящая истерика, Тимофеев тоже выглядел несколько обескураженным, Львов же с трудом сдерживал смех. Похоже, слово «задница» приличные барышни не употребляют. Но они много чего не должны употреблять, и этим правилом пренебрегла не только я, но и Соболева, так что я ничуть не смутилась.
– Я же не забыл надеть брюки? – неожиданно прозвучал неуверенный вопрос Соколова.
И это словно прорвало плотину. Львов перестал сдерживаться и захохотал, ему вторила охрана. Даже Тимофеев пару раз хрюкнул, поскольку пытался не рассмеяться, полагая это несолидным действием. Теперь покраснела уже я и столь же осторожно, как ранее пыталась покинуть лабораторию, постаралась в нее попасть. В конце концов, я ничего не должна доказывать этой облезлой курице, которая по недоразумению считает себя соболем, а значит, всем будет лучше, если мы не станем друг друга злить.
В лаборатории я позволила себе расслабиться, поскольку там никого не было. Из коридора доносился противный голос Софьи Данииловны, которая настаивала на освобождении Соколова, что не нашло понимания ни у охраны, ни у Львова, ни у Тимофеева. Заведующий лабораторией заметил, что даже если не было злоумышления на наследника престола, налицо злостное хулиганство, которое никак нельзя оставить безнаказанным.
– Закон для всех, – сказал веское слово Львов. – Не нам решать степень его вины, а суду.
– Но, Мишель, зачем господину Соколову лишние страдания? Ты же можешь его сразу помиловать?
Слушать дальше я не стала, не настолько меня волновала судьба аспиранта. Я открыла книгу дедушки там, где остановилась в прошлый раз, и попыталась углубиться в чтение. Получалось это плохо. С одной стороны, я усиленно старалась не обращать внимания на творящийся в коридоре балаган, с другой – приходилось постоянно перечитывать одну и ту же фразу, чтобы наконец понять, что же там написано. Напрягалась я напрасно, потому что внезапно спор переместился в лабораторию. Точнее, переместился Львов, но его невеста не пожелала остаться за порогом. Правила приличия я помнила смутно, но то, что в присутствии августейших особ сидеть нельзя, знала точно, поэтому подскочила и застыла около стола.
– Елизавета Дмитриевна, я ваш должник, – пылко сказал Львов.
– Боги мои… – пробормотала Софья Данииловна, закатив глаза к потолку. Наверное, увидела там богов
