Василиса Опасная. Воздушный наряд пери (СИ) - Лакомка Ната

Быков наклонился надо мной, а из-за его плеча выглядывал Царёв – бледный, как будто снова получил по шее.

– На меня напали, – я с опаской посмотрела по сторонам, но утки-поганки нигде не было видно, иллюзия рассеялась, а танцовщицы сбились в кучу, глядя на меня испуганно и настороженно.

Нет, Вольпина не выглядела испуганной. Наши взгляды встретились, и она улыбнулась. Злорадно, торжествующе…

– Ах ты, гадина, – я поднялась на ноги, отбрасывая назад растрепавшиеся волосы. – Это ты устроила…

Все оглянулись на Вольпину, и та немедленно вскинула брови и округлила губы, изображая невинную куколку.

– О-о… я? Что я устроила? – ища поддержки, она обернулась к остальным танцовщицам, и те ещё плотнее придвинулись к ней, словно ища защиты.

– У тебя кровь! – Быков схватил меня за руку, осматривая ладонь. – Тащите кто-нибудь аптечку!

Только сейчас я заметила, что на ладони левой руки были два пореза, как от ножа. Не смертельные раны, но выглядели ужасно, и кровь лилась, капая на сцену.

Кто-то из танцовщиц дико завизжал, Царёв бросился бежать, уронив гусли, и они жалобно дренькнули, свалившись на ногу Козлову.

– Это Вольпина! – я вцепилась здоровой рукой в Быкова. – Это она напала на меня!

– Да я с места не сходила! – возмутилась Вольпина. – Девочки, скажите!

Те робко закивали, и Алёна недовольно подтвердила:

– Она на сцене всё время была, передо мной. А что с тобой случилось?

Я не успела ответить, потому что вернулся Царёв с аптечкой, а следом за ним… появился Кош Невмертич. Все сразу притихли, и даже Быков с преувеличенным старанием обрабатывал мои порезы перекисью и забинтовывал ладонь, пока ректор наблюдал за ним, скрестив на груди руки.

Когда с перевязкой было покончено, отмалчиваться уже не получалось, и Быков сказал, смущенно ухмыляясь:

– Ерунда какая-то получается, Кош Невмертич. Вроде как Краснова создала иллюзию и поранилась…

– Краснова, что скажете? – спросил ректор холодно.

Я посмотрела на него и ничего не ответила, отвернувшись и, точно так же, как он, скрестив на груди руки.

– Краснова обвиняла Вольпину, что она напала на неё, – встряла Алёна. Она пристукивала носком кроссовка по сцене и всем своим видом показывала, что хочет продолжить репетицию. – Девочки, я же просила, чтобы вы ссорились где-нибудь в другом месте.

– Вольпина, подойдите, – велел Кош Невмертич, и Вольпина испуганно встрепенулась.

– Я ничего не делала, – заканючила она и заморгала, будто готовилась заплакать, но подошла – робко, мелкими шажками. – Василиса мне угрожала, – тянула она плаксиво, – говорила, что сделает так, что меня выгонят из института. Конечно, раз она жар-птица, то ей всё можно…

– Встаньте ровно и помолчите, – Кош Невмертич быстро и немного неловко ослабил узел галстука, и это подействовало на меня, как хороший пинок.

С чего это он разволновался рядом с Кариночкой?

Но ректор больше ничем не выказал волнения, развернул руку ладонью к Вольпиной, подержал на уровне её лица, а потом приказал подойти остальным танцовщицам и проделал с ними то же самое.

Та же процедура ожидала Козлову, парней и… Быкова.

– Обижаете, Кош Невмертич, – сказал Быков, но встал перед ректором. – Я бы никогда не напал на студентку.

Ректор даже бровью не повел и обследовал Быкова так же, как остальных.

Я следила за ним, затаив дыхание, но по его лицу невозможно было что-то понять.

– Ни на ком нет следов применения магии, – сказал ректор, и Быков отступил, пожав плечами. – Кто-то ещё был в зале?

– Никого, – ответил за всех Царёв. – А кто напал на Василису?

– Никто, – подала голос Вольпина. – Она сама это и подстроила. С её способностями раз плюнуть сделать себе такой порез.

– Врешь! – сказала я с ненавистью.

Остальные молчали, глядя то на меня, то на Вольпину, то на ректора.

Кош Невмертич встряхнул рукой, словно что-то сбрасывая с ладони, и сказал:

– Козлова и Царёв, проводите Краснову в медчасть.

– Да со мной всё в порядке… – начала я.

– В медчасть, – оборвал меня Кош Невмертич тоном, не терпящим возражений.

– Я сам провожу, – вызвался Быков, но ректор резко обернулся к нему, будто впервые заметил.

– Козлова и Царёв, – повторил он. – А вы что делали на репетиции? Решили поучаствовать в самодеятельности вместе со студентами?

– Нет, что вы, – Быков хохотнул, но под взглядом ректора заметно смутился и кашлянул в кулак.

Он явно не собирался меня выдавать, но Кош Невмертич смотрел всё холоднее, и я произнесла с вызовом:

– Это я пригласила Ивана Родионовича. Посмотреть номер. Запрещено?

Ректор перевел взгляд на меня, и казалось, с трудом сдержался, чтобы сразу же не объяснить, что в «Иве» разрешено, а что запрещено.

– Идите в медчасть, – сказал он раздельно. – Ужин вам принесут.

– Я принесу, – Царёв потянул меня за рукав, но я вырвалась и, не глядя ни на кого, пошла вон со сцены.

Невозможно было поверить, что из-за пустякового пореза на ладони меня заперли в медчасти на две недели.

Две недели!..

Я рвалась найти виновного, который ударил моим приёмом Анчуткина и Царёва, хотела серьезно поговорить с Вольпиной (возможно, поддать ей – тайком, без свидетелей), а приходилось сидеть в больничной палате, принимать какие-то витамины, терпеть ненужную перевязку два раза в день (ну да, два шва мне всё-таки наложили), и… изнывать от безделья.

Ещё мне хотелось поговорить с Анчуткиным и объяснить, что я ни при чём в происшествии у доски объявлений, но он не приходил меня навестить. Зато приходил Царёв – каждый день, дотошно рассказывая, что мы прошли, забирая у меня тетради с домашним заданием и пытаясь развеселить меня – как правило, какими-нибудь совершенно не смешными шутками.

Я спрашивала про Анчуткина, но Царёв всегда отвечал уклончиво – ходит на занятия, как обычно, ни с кем не общается, только с Вольпиной.

С Вольпиной!.. Я чуть не застонала от отчаяния. Ну и лопух Борька! Точно – лопух!.. Вставил линзы, а видеть лучше не стал! Я просто обязана ещё раз его предупредить, разложить всё по полочкам, если он сам не может сплюсовать два и два.

На пятый день заточения я догадалась написать Борьке записку – она получилась большой, на два тетрадных листа, и попросила Царёва передать её. Царёв покрутил в руке листы, свёрнутые трубочкой, и положил их на тумбочку перед моей кроватью.

– Лучше не надо, – сказал он сдержанно.

– Почему это? – удивилась я и сразу же разозлилась: – Не хочешь – так и скажи! Я попрошу кого-нибудь другого. Мы с Борькой – друзья, я должна этого идиота убедить…

– Не надо, – повторил Царёв, и в голосе были такие же стальные нотки, как в голосе ректора.

Я замолчала, соображая, а потом потребовала:

– А ну, рассказывай. Чего я не знаю?

Царёв отмалчивался долго, но когда я пригрозила, что если он не заговорит – точно сбегу из лазарета, раскололся.

– Отец объявил внеочередное собрание попечительского совета, – рассказал он, упорно глядя в пол, а не на меня. – Поставил на голосование вопрос – не лучше ли изолировать тебя от остальных студентов…

– В Особую тюрьму, что ли?! – воскликнула я.

– Нет-нет, – торопливо заверил он меня, – просто убрать из «Ивы», – помялся и закончил: – Отец сказал, что пусть ты и супер, но отрабатывать боевые приёмы на студентах – это слишком. Только Кош Невмертич сказал, что твоей вины здесь нет, и ты сама пострадала, а Морелли сказала, что у особей с высоким уровнем бывают неконтролируемые всплески волшебных сил и изоляция здесь не поможет, необходимы коллективные усилия педагогов и вращение особи в среде себе подобных.

– Морелли? – переспросила я озадаченно. – Марина Морелли приходила на совет попечителей? Да кто её туда пустил?

– Кош Невмертич привёл. Она ведь один из лучших специалистов по воспитанию особей с высоким процентом волшебства. У нее даже опыт работы с особью в девяносто девять процентов был.

Некоторое время я переваривала информацию, а потом подозрительно спросила: