Ловушка для княгини (СИ) - Луковская Татьяна

— Ранило меня как-то… — хрипло заговорил он, — ударили по голове, я и провалился в небытие, думал помер, но нет. Очнулся в лесу у костра, зима, мороз, голова разламывается, а вокруг мои помятые да израненные вои сидят. Чуть больше десятка, все, что от дружины осталось. И среди них Ермила. Он то хвастливо и поведал, что оглушенного меня с поля боя на себе выволок, жизнь мне спас. Я ему поверил, ничего не помнил ведь, совсем ничего. Выходит, я ему обязан был.

— Так то не извиняет его, — стиснула зубы Настасья.

— И на каждом пиру потом об том прилюдно напоминал, мол, князь должник мой. И как-то подпили мы крепко, городню новую отстроили, град опять жив, ну и поднабрались на радостях. Ефросинья хмурилась, как ты сейчас, не любят бабы того, я уж спать хотел идти, чтоб на своих ногах… И тут вдруг как пронзило, вспомнилось, что меня кто-то по истоптанному снегу волочет, боль в виски ударяющая и ручищи, здоровые такие, крепкие, тянут меня. А тут как раз Ермила хмельной по десятому кругу стал байку свою вещать. Я, если б трезв был, смолчал, наедине б потом расспросил, а тут меня как подбросило. Как, говорю, ты такими маленькими ручонками смог меня выволочь? А он и замолк. А я ему — не Кряж ли Немчин меня вытащил? Тут все и заржали, что кони. Ермила побледнел да вон выбежал. Больше он об спасении моем никогда не хвастал, молчал, что рыба. Да все вроде и забылось, так, иногда кто вспомнит, хихикнет, да и все. Ну, мало ли, кто как к князю подлизаться пытается, все мы грешные, кто без греха-то? А вот Ермила того унижения, видать, не забыл. Не просто убить меня решил, а чтобы в скотину превратить, страдать заставить да местью упиться. — Всеволод замолчал, глядя куда-то в потолок.

— Ну, ты же почувствовал, догадался откуда угроза идет, раз Ермилу с собой в степь потащил, он ведь упирался, ехать не хотел, — Настасья видела, что мужу больно от совершенных ошибок.

— В том-то и дело, — Всеволод резко сел на ложе, — я и помыслить не мог, что из-за такой малости можно такое зло творить, не верилось до последнего. Жену любимую в могилу свел, сына медленно убивал, меня дурманом подпаивал, друга лучшего во врага превратил — а я Микулу другом считал, из-за шутки его дурной, чтоб все замять, даже на дочери Домогостовой жениться хотел… А еще думалось упырю княжества стравить, чтоб кровь полилась, а все из-за самолюбия, что на лжи прилюдно поймали. Можно ли такое творить?

— Только если беса в себя впустил, — прошептала Настасья, крестясь.

— Но с тобой он просчитался, крепко просчитался. Выведал, что ты нрава веселого, бойкая, решил, что легко тебя в стрелу превратит, чтоб добить меня, даже полюбовника тебе подобрал. И так тонко вкруг меня вился, вроде как тебя защищает и тут же такое плетет… На том я его впервые и заподозрил, с собой к поганым повез, чтоб против тебя зломыслия не творил, не знал тогда, что Микула у него в пристяжных. Думал, без Ермилы в граде тебе спокойно будет.

— А жив ли Микула, Кряж его не помял? — вспомнила Настасья, как красавчик-боярин падал, сраженный вощаницей.

— Живехонек, аспид. Прибежал, хвостом виляет, в очи заглядывает, только, что руки не вылизывает, — Всеволод неприязненно сморщился. — Уж он понял, что Ермила его как простака провел.

— А сам Ермила? — осторожно спросила Настасья.

— Пропал, искали да не нашли, проявится еще.

— У них людей своих в Дмитрове много, всех видать милостями Давыда сманили. Что ж дальше-то будет? — вздохнула Настасья. — Даже Путша с ними оказался.

— Мог бы я, как воротился, тех, на кого впопыхах указали, сразу прихлопнуть, одним махом, да мне знать надобно сполна — кто враг, кто друг… разобраться. Не стал с плеча рубить, за вами уехал. Испытать мне людей своих надобно, не хочу, чтобы рядом с семьей моей зло бродило. Не побоишься в Дмитров вернуться?

— А примут ли меня?

Все это время Настасья думала, что стоит воротиться из степи Всеволоду, и все разрешится, наладится, и только теперь открывалась пропасть, неотвратимо затягивающая их. Народ в граде переполошен, часть уж против Всеволода, возможно, ждут Давыда, Ермила схоронился и что-то замышляет, уж он-то точно просто так не сдастся, а Настасью видели удирающей с полюбовником. Для Всеволода она сейчас обуза, помеха к власти.

— Примут меня, примут и тебя, никуда не денутся, — твердо отозвался Всеволод. — Не тревожься, душа моя. Я сам все решу.

— А что ты с иудой этим, Путшей, сделаешь? — невольно вспомнилось Настасье, что рядом один из врагов.

— То тебе не надобно знать, — провел он по мягким волосам жены, — добрая ты слишком, а я нет. Все грехи на мне.

Оба замолчали.

— Дурной я, а ты все ж меня любишь, почуял то, когда яблоко в саду ели, помнишь?

Настасья кивнула.

— За что? — навис он над ней, пытаясь разглядеть в сумраке ее черты лица.

— Целуешься по-половецки ладно, — хихикнула она, обхватывая мужа за шею.

— Таким тогда медведем неловким себе казался, — усмехнулся Всеволод.

— Какой там медведь, бычок упрямый.

— Ехал из Бежска и боялся, что не захочешь быть со мной, не простишь, — признался он, откидываясь на подушках. — Уж думал, грешным делом, как тя у отца красть стану.

— Да ну?! — вскинулась Настасья. — Ах, зря я те сегодня на шею кинулась, так бы хотелось глянуть, как бы ты меня умыкал, а я б брыкалась, в чуб твой густой вцепилась бы, — и княгиня Дмитровская закатилась заливистым хохотом.

Всеволод не обиделся, притянул жену к себе, забываясь в долгом поцелуе. Ночь для двоих таяла, уступая место новому дню.

Глава XXXVI. Выбор

Ну, вот он и Дмитров-Польный, опять Настасья въезжает в знакомые дубовые ворота, крестясь на надвратный образ, и снова на душе неспокойно, как в тот, первый раз, когда она невестой пересекала эту невидимую черту. Наступит ли такое время, когда у Настасьи радостно затрепещет сердечко при виде дмитровской костровой башни на горизонте, когда она почувствует себя дома, а не в западне? А пока в памяти всплывают лишь злобные крики за теремной стеной и разъяренная толпа, врывающаяся на княжий двор, и от этого хочется бежать прочь. Но доля такова, что мы не выбираем, где нам следует быть и что должно делать. И Настасья плавно направляет смирную лошадку в пугающее место.

Рядом Всеволод, гордо расправив плечи, испытывающе всматривается в каждое встречающее князя лицо. Муж похож на застывшее каменное изваяние, даже Настасье немного страшно, таким она его еще не видела.

Народ перешептывается, в воздухе витает напряжение, Настасья чувствует спиной любопытство, смешанное с неприязнью.

— Непотребную бабу в княгини? Не хотим! — выкрикнул какой-то детина из толпы.

Всеволод едва заметно повел головой, и несколько здоровенных дружинников кинулись в сторону выкрикнувшего, тот отпрянул, развернулся бежать. Догнали ли его вои князя, Настасья не увидела, процессия проехала дальше, но уже с крыши какого-то дома заорали детские голоса:

— Княгиня гулящая! Прелюбодейка! Князь — размазня!

Всем заткнуть рты с помощью кулаков пока не получалось. Напряжение росло, готовое выплеснуться в нечто большее.

На широкой соборной площади князя встречали бояре. И опять знак — не вышли за город, как положено, а ждали на площади, как хозяева гостя. Впереди мрачный Домогост, он выполнил обещание, отстоял княжеский терем ценой своего имущества, и теперь князю ничего не должен. За ним пестрели кожухи нарочитой чади, прячущийся за посадником разодетый фазаном Микула, а вот и Ермила, с легкой усмешкой на губах, ни от кого уж не таящийся. И эта открытость врага не предвещала ничего доброго. Не такой человек, ушлый Ермилка, чтобы на рожон лезть, значит чувствует надежный тыл, ведает то, чего еще не известно самому Всеволоду.

Князь остановился, спешился, поклонился в сторону храма. Не дожидаясь, что ей помогут, Настасья тоже соскользнула с лошадки. Княгине, как было заранее обговорено, поднесли на руки Ивана, тенью прижалась к мачехе Прасковья. Пусть видят — единая семья приехала.