Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева
Годовое колесо повернуло на осень. Никогда ещё время не было для меня столь враждебно, и его необоримая река властно относила меня в сторону, противоположную той, куда я стремилась. Я должна выплыть из стремнины, успеть достичь Фэлтигерна, убедить его — во что бы то ни стало. Горная река грохочет, сливаясь с гулом крови…
— Войско в тысячу копий — не вспуганная стая. Людская молва размежует мне дорогу. Я найду их по звону оружия, по направлению вороньего полёта. Опасность… где нынче нет её? Я стремлюсь туда, где мой муж и братья, и, если не сулила им победы чернокрылая Морриган, где укроюсь от торжествующих врагов? Не лучше ли, не дожидаясь позора, всем вместе ступить на хрустальные травы Благодатной страны? Или желание жены видеть мужа преступно и достойно всяческого порицания? Или сестре несвойственна любовь к братьям?
Я била жестоко, но била наверняка. Отец опустил потемневший взор на сжатые руки, матушка украдкой отирала лицо. Если б и захотела, я не могла бы прибавить и слова: пережало гортань.
Впрочем, и без того было сказано предостаточно. Если я не сумела убедить миром… что ж, не впервой покидать родной кров беглянкой. Пусть не желала уходить — так… зная, что не вернусь. Но выбор передо мной не стоял.
Домой я вернулась проститься. Но — непокорной ли родительскому слову обманщицей или дочерью, благословлённой на опасное предприятие, — не задержусь дольше, чем до будущего рассвета.
— Пусть будет по-твоему, — глухо уронил отец и поднялся, со скрежетом сдвинув лавку. — Теперь же велю собираться. Отправитесь поутру.
— Отец, благодарю… — Я порывисто подошла к нему, и он сгрёб в медвежьи объятья, и так же скоро отстранил. — Пойми, я должна…
В тот миг я была как никогда близка к тому, чтобы поведать правду, всю, какая ни есть… но запретила себе. О смерти дочери они узнают. Но будут верить: мы встретимся вскоре, хоть станем иными. Солгать… не смогу.
Мы не увидимся боле, ни на этой Стороне, ни на Той.
Говорящие с духами рождаются в Самайн.
Нарушивших гейсы настигает рок в чёрные ночи безвременья.
Они узнают. Непременно узнают. Но — после. А там… как знать, постигнет ли их горе в счастливом краю? Друиды говорят, бедам заказана дорога в яблоневую страну, дивную страну, чья прелесть взвеселит поражённое стрелой печали сердце, снимет камень с измученной души… Счастливый край! Я верю: не найдя меня средь кипени вечноцветущих дерев, родные утешатся там, где самое чёрное горе обращается светлой памятью.
О яблоневая страна, где старый юн, где хворый крепок! Дивная страна, где соединяются руки, где смыкаются объятия! Недостижима твоя несказанная прелесть…
* * *
Отец сдержал обещание, да и не мог не сдержать, иначе не был бы тем, кого я знала всю жизнь. Матушка собрала снеди, и, не пробовав её стряпни, готова была ручаться — щедро просолена она. Солены материнские слёзы…
Помимо припасов и походной утвари родные снарядили дочь полусотней советов, напутствий и благословений. Меня и провожатых не пустили прежде того, как родители с домочадцами отправили все подобающие случаю обряду и принесли подношения, прося для меня пути лёгкого и безопасного.
Бывают мгновения в жизни, когда желаешь вещей противоположных. Так в миг прощания я хотела, чтоб время мчалось, подобно боевой колеснице… чтоб обволокло меня и застыло, как смола.
Отчего-то я пуще всего страшилась показать свои слёзы. Точно это могло что-то изменить. Точно этим яснее слов открыла бы родным истину.
Нас с детства учат не бояться расставаний, ведь за ними непременно последует радость встречи. Тем мучительней было осознание: для меня не сбудется утешительный закон.
Яблоня у дома Орнат зацвела, непостижимым, неурочным, предсмертным цветением. Её пьяный аромат вольно разлился в воздухе, мешаясь с запахом разросшейся у необитаемого жилья полыни. До головокружения я вдыхала горько-сладкий дурман. Самая тень присутствия Орнат истаяла; прабабка явилась в цветущей яблоне малой частицей своей сути, проводив меня до последнего порога. Средь белого кружева ветвей пряталось моё зеленоглазое детство и прощально махало рукой.
Я шла, и каменела от взглядов до боли выпрямленная спина. Я уносила на щеке быстро стынущее тепло материнской слезы и призрак отцовского объятья, кольчугой лёгшего на плечи.
Я не плакала. И не оборачивалась. Я уходила. Навсегда.
Навсегда.
Дороги войны
В спутники отец отрядил мне людей, чудно глядящихся вместе.
Первый, Лиадан, был человек средних лет, росту невеликого, на диво непримечательной наружности, но всякий, взявший на себя труд заглянуть в до прозрачности светлые глаза, испытал бы необъяснимое беспокойство, что вызвал в нём серый человек с рассеянной, точно забытой на лице улыбкой.
Второй, в противоположность старшему товарищу, был молодой и пригожий парень, высокий, как редко бывает высок человек, и в краю нашем славился беспримерной силой. Полагаю, не одна девушка согласилась бы сделаться женою Беалаху, отмерь ему боги чуть больше разума. Но он был нем и дик, как истинный сын природы — зверь, и даже дочь кузнеца, что малолетней по родительскому недосмотру сунулась в огонь и после прятала под платком не сошедшие со щеки шрамы, не глядела в его сторону.
Трудно сказать, что свело этих двоих, и почему бессловесный силач повиновался серому человеку, как телёнок пастуху.
Пламенно-рыжие всклоченные кудри третьего поседели больше, чем наполовину, а лисье личико испещрили птичьи следки морщин, и второе имя ему было Везение. Не случилось
